Темный мир шпионажа

Представляем вашему вниманию отрывок из неопубликованной книги Норайра Григоряна  

(сокращенный вариант)

ЮНОСТЬ

В детстве я мечтал стать дрессировщиком, даже к Вальтеру Запашному ходил и в клетке с тиграми побывал.

Но сейчас Господь поручил мне дрессировку двуногих атеистов. Наверное, это посложнее.

Получилось так, что еще в далекой юности у меня появились связи с некоторыми сотруд­никами московского КГБ. Отец моей московской знакомой занимал высокий пост в разведке. Он во время войны вывез из Германии вагоны антиквариата и других ценностей, руководил безопас­ностью во­енного аэродрома и много говорил со мной, но я еще ничего толком не понимал.

Однажды заходит к нему друг, пожилой маленький человечек в кепочке, я даже не обратил на него внимания. За обедом беседовали. И хозяин говорит человеку в кепочке:

– Ну что Коля, возьмешь пацана в “Большую”?

– Подумаем. Можно, а то Армения барахлит.

И перешли на немецкий что-то обсуждать.

Что означает “Большая” стало понятно через лет 10. Это «Большая разведка», и в Ереване меня нашли…

Политикой я заинтересовался с 24 апреля 1965-м, в год 50летия геноцида армян.

Я занимался современным пятиборьем в школе ныне покойного чемпиона мира Игоря Но­викова, шел на тренировку и случайно попал в гущу демонстрации, которая была жестоко подав­лена.

Я растерялся: уничтожен мой народ, а я не имею право даже заикнуться об этом?

И теперь я, оперуполномоченный одного из подразделений разведки, сознательно по своей инициа­тиве, на идейно-политической основе сотрудничаю с правительством США. 12 лет провел в Уральских политических лагерях, тюрьме Лефортово и во Владимирском Централе. Свыше 500 суток в карцерах. Но именно на этом строит Господь Свою работу, такова Его логика, отличная от человеческой, чтобы показать ему прямой путь. И еще два года я просидел в тюрьмах Америки. Это было логическим продолжением не человече­ской логики, а логики Бога…

В 1987г после освобождения я женился во второй раз, так как моя первая супруга Тамара отказа­лась от меня, не выдержав прессовки со стороны КГБ. Она работала преподавателем в школе, и быть женой такого как я считалось идеологически недопустимым. Да и любви, вероятно, было не­достаточно.

У нас росла прекрасная дочь Наира, которой во время моего ареста было три годика.
Редко какая женщина будет ждать 12 лет – и при живых-то мужьях изменяют, а тут 12 лет ждать… А той женщине, которая будет 12 лет ждать, нужно памятник ставить при жизни, молиться на нее. Итак, я женился снова, и в 1991 г родилась вторая дочь.

 ПРОВАЛ

… За время работы с американцами у меня было несколько каналов оперативной связи. Но на пер­вой встрече я сразу забраковал один из них. А связь это крайне важная штука в разведке, без нее никак. Целый час пытался втолковать Джону Уатхеду (установленный разведчик, подполков­ник из РУМО – Разведуправление минобороны США), чтобы отбросили вариант тайнописных пи­сем. Но американцы были убеждены,что их новейшие технологии русскими не выявляются. Есть спецподразделение КГБ – служба ПК (Перлюстация Корреспонденции), в задачу которой входит поиск, обнаружение и проявка тайнописных писем. Ведь за «железный занавес»  не должна и птичка перелететь, не то что письмо за рубеж без соответ­ствующей проверки. Но «береженого Бог бережет», и меня сберег. Провожу контрольный запуск письма через город Сухуми, где именно в отделе ПК работает моя подружка. А прямых вопросов не задашь даже подружке, мои благодар­ности создателю армянского коньяка – она проговарива­ется, хвастается под воздействием алко­голя, что именно вчера обнаружено и отправлено шифро­вальщикам тайнописное письмо. (В 70-х годах для расшифровки моих шифров компьютерам по­надобилось бы 100 лет, да и сейчас компам не одолеть).

Помимо этого, мне было крайне необходимо дружить с контрразведчиками, а это запрещено внут­ренними правилами, потому что они гласное подразделение. Но запреты эти не для меня, и мне приходиться возобновить старую дружбу с ростовским парнем из 2-го управления (контрраз­ведка). Когда-то с ним я познакомился в одном из санаториев КГБ. Хороший парень и любил женщин. Снова благодарности тому, кто придумал армянский коньяк (не зря Черчилль его любил), удача мне опять сопутствует. После нескольких серьезных застолий (русская баня решает любые проблемы) он развязал язык. Оказалось, выделена спецгруппа из оперативников, которые занима­ются фильтровкой всех Григорянов по всей территории СССР (замучились искaть какого то Гри­горяна, пожаловался контрразведчик). А Григорянов как Ивановых в России. В КГБ известна только фамилия и даже не республика, так что ищут по всему СССР, но мой палец уже на пульсе контрразведки. Нашлось около 1020 Григорянов, которые имели доступ к более или менее секрет­ной информации. В месяц контрразведчикам удавалось отфильтровать около 120-150 человек. Я понял, что у меня остались считанные месяцы. Круг сужался неумолимо. И во время очередной коньячной беседы приятель сообщает, что наконец-то дали отбой и прекратили поиски. Это плохо, это очень плохо, так как означает, что «объект» обнаружен. Проверяю свои квартиры, и спецаппа­ратура показывает наличие прослушки. Значит, точка, приехали… Но как долго они будут играть со мной, этого ни знает никто, – может годы, может месяцы, а, может, и дни. Необходима личная встреча с ЦРУшниками, чтобы принять правильное решение, а это очень сложно. Ненавязчиво прошу организовать встречу, чтобы не паниковали. Ответили: подумаем. А этому предшествовало следующее, захожу к начальнику отдела подписать документ. Дверь была приоткрыта, и я без­звучно зашел в кабинет, когда он изучал какие-то документы, поднял глаза, увидел меня и от неожиданности вздрогнул, испугался, как будто увидел привидение. Этот момент меня насторо­жил – откуда могла произойти утечка информации? Это могло произойти исключительно из Ва­шингтона, исключительно из Ленгли, хотя меня уверяли, что конспирация будет на высшем уровне и даже временами спецсвязью не пользовались, а конкретный человек летал в США и об­ратно. Всю эту мозаику складывал в единое целое и получалась печальная картина провала, к ко­торому на всякий случай надо быть готовым в любую секунду, чтобы выкарабкаться с наимень­шими потерями. Но была и другая угроза, и ее я никак не мог предугадать и проверить – какой именно вариант завершения оперативной разработки изберет центр по отношению ко мне? Офи­циальный, легальный арест или мученическую смерть в каком-нибудь подвале?

Позвольте господа ЦРУшники заявить вовсеуслышанье, что лохи вы паскудные, мочить надо вас всех подряд, говоря тюремным языком…

И вы, бараны, решили с Путиным воевать через ваши смехотворные санк­ции?  Только дурак будет иметь с вами дело. У вас полное отсутствие реализма и профессиона­лизма. Вы никогда не поймете ни Россию, ни Армению, ни Украину. В крайнем случае, Россия пе­реоденется в валенки, телогрейки и победит Америку. Стоит вашему солдату ананасовый сок не дать пару дней – сразу в плен сдадутся. У вас герои только в павильоне Голливуда, в ваших глупых фильмах. Рекомендую отправить на переподготовку ваших спецов в Высшую Школу КГБ. А зна­ете, почему произошел провал? Потому, что у вас продается все без исключения… Ваш лозунг «ничего личного, только бизнес» работает безотказно. Вы провалили меня потому, что черноко­жую учительницу из Бронкса выгнали с работы только за то, что на ее столе лежала Библия. Кто-то скажет, а какая тут связь? А я скажу – непосредственная. Все, кто не верят в Бога, это недочело­веки, и с ними нельзя дел иметь. Тем более опасных. Вы такие бездарные, что даже Фиделя не смогли устранить у себя под носом.
АРЕСТ

30 марта 1975, в день рождения дочери, вышел я из конспиративной квартиры. Шел на явочную квартиру, на встречу с агентом и, как всегда, стал проверять, нет ли «хвоста»? И «хвост» был очень длинный и пушистый, московский. Наблюдение было столь явное и грубое, что очень трево­жило – значит, возможен арест.
С подобными приемами контрразведки я прекрасно знаком, сам участвовал не раз. Такой прием делается для того, чтоб вывести « объект разработки » из равновесия, ударить крепко по нервной системе, посмотреть какие действия он предпримет, заставить ошибиться. Это работает на все 100, проверено. Хотя основную опасную часть документов и техники успел уничтожить после преду­преждения гадалки (об этом позже), все-таки опасно и не только опасно, а смертельно опасно. Отца в тюрьме уже в качестве заложника оставят, потому что в КГБ прекрасно «нарисовали» мой психологический портрет и знали: пока отец в тюрьме, я никуда не исчезну, не оставлю домашних на растерзание. Хотя турецкая граница под боком, а там американские военные базы, и для меня слишком просто перейти границу или перелететь.

Я вышел из транспорта и направился медленным шагом в центр города размышляя, что же можно предпринять при таком раскладе?

Летчика своего, одного из моих агентов, к тому времени я успел внедрить в агентурную сеть КГБ, и они удачно клюнули – его завербовал 2-й отдел. Мой инструктаж дал положительные плоды, удачно он прошел слуховой контроль контрразведки. Моей целью было устроить его на Бейрут­ские рейсы, чтобы облегчить связь с ЦРУ и получать крупногабаритную технику без про­блем. Ру­ководство аэропорта уже дало добро. За пару месяцев перед моим арестом, мой агент- летчик «случайно» попадает в драку, ему повреждают ногу (в КГБ это называется мероприятие) и, есте­ственно, отстраняют от полетов, чтобы исключить вариант перелета. Но мой принцип -ника­ких случайностей, никакого, даже случайного, взгляда. А помимо этого в последние месяцы, тоже «случайно», как из рога изобилия на меня сыпалась совершенно секретная информация, которой я в принципе не должен был владеть. Это тоже настораживало. Где-то далеко в подсознании стре­ляло – идет дезинформация.

Складывая всю эту мозаику в целое, получалась печальная картина провала. Я просто не отправ­лял легко добытую информацию ЦРУшникам,чтоб не паниковали, а сообщал только ту, что добы­вал сложным, трудным путем. Иначе бы они настояли, чтобы я немедленно покинул СССР, а это не входило в мои планы. Пусть они бегут как и произошло это после развала СССР. К тому же, легко добытая информация может таить в себе ошибки и надо ее перепроверять, а то и отложить до лучших времен, но как раз времени не хватало катастрофически. Мною была втемную задей­ствована и КГБшная агентура, находящаяся в моем распоряжении, они думали, что работают на КГБ и спокойно без волнения и страха выполняли мои поручения. Но иногда приходилось самому в пятницу вылетать в Москву и в другие города, чтобы к понедельнику успеть на работу. И вот направляюсь к центру города. Навстречу, как из-под земли появляется непосредственный мой начальник полковник Аваков, почетный чекист СССР, который пару часов назад был со мной на конспиративной квартире. Он был бледнее смерти, как будто его самого должны были арестовать. Подошел и говорит: «Нам необходимо поговорить, садитесь в машину».

Как только он оказался рядом со мной, несколько парней славянской наружности сразу же окру­жили и молча стоят. Мы сели в одну из машин и поехали на правительственную дачу. По до­роге мой начальник онемел от ужаса предстоящей разборки с москвичами из Центра, казалось, он по­терял дар речи навсегда. Но тишину нарушил я, очень важно было, чтобы я первый заговорил. Давно настроил себя на худшее, и это задержание не ввергло меня в шок, худший час настал. Хотя можно было перестрелять их уже в машине и уйти за кордон, но семья тяжеленной гирей тянула за ноги, а с гирями на ногах далеко не уплывешь.

– Вы наверно хотите говорить об американцах? – проговорил я, – и о ЦРУ?

– Да, да да! – был его взволнованный ответ. – Именно об этом хочет говорить с тобой мос­ковское начальство из Центра.

Это было крайне важно, чтоб первым на эту опасную тему заговорил именно я, этот шаг в даль­нейшем поможет спасти жизнь, и не только мою.

Приехали на дачу Совмина, а там ожидал сам начальник контрразведки КГБ СССР генерал Григо­ренко вместе с начальником американского отдела. Я еще неудачно пошутил: почти как Григорян, но на украинский лад. Он сказал:

– Это хорошо, что не теряешь бодрость духа и шутки шутишь, видимо не совсем понима­ешь, что тебя ожидает.

Ну как не догадаться, и гадалка тоже предупредила, как интересно все-таки. Но это еще не арест, все без прокурора, и пока коньяки пили.

А заместитель председателя армянского КГБ генерал Михаельянц и полковник Аваков сто­яли по стойке смирно возле двери, как нашкодившие школьники – врага недоглядели, а я, рядовой опера­тивник, пил коньяк со столь высокопоставленной персоной коммунистической империи, хотя каждая рюмка могла быть последней (а следующая рюмка будет через 12 лет в самолете Москва-Ереван…

Председатель АРМ КГБ генерал Рогозин появлялся три раза, получал указания от Григо­ренко и быстренько уходил. Он недавно сменил генерала Бадамянца, его перевели к нам из Мол­давии и он очень любил, просто обожал советскую власть, его сильно раздражали антисоветские проявления армянского народа. В то время по городу распространялись антисоветские листовки, и я внут­ренне радовался за ребят-распространителей, знал в лицо, адреса и пр. – значит, я не один. Хоте­лось помочь им, но мне нельзя было к ним даже близко подойти. Они не профессионалы и меня за собой потащат…

Сидел я так посреди двух махровых генералов, верных ленинцев, и моя рюмка не остава­лась пу­стой, подливали с обеих сторон. Было понятно, что их задача – напоить, но не так легко было тогда меня напоить (позже в оперативном деле появится фраза:  «не поддается воздействию алкоголя»). Беседовали «за жизнь», которую надо спасать, и не только свою, но и членов семьи. Так продол­жалось неделю. Вылетели в Москву с москвичами, а меня оформили в командировку в Киев, чтобы даже сотрудники КГБ не знали о моем местонахождении. Начальник армянской контрраз­ведки полковник Далалян все кругами ходил и не понимал, что происходит – вроде бы приехал его непосредственный начальник из Москвы, а с ним не общается.

И вылетели в Москву. Встречавшие нас черные машины, игнорируя светофоры привезли прями­ком на Лубянку, не понимая, что я еще в контакте с другими людьми из Лубянки, которые должны остаться невидимками до гробовой доски.

ЛУБЯНКА

На Лубянке суперспец, обработка с крысами.

Коньяков в Москве не оказалось. Показали мне фильм, где живого человека съедают крысы.

По­добные фильмы для закрытого просмотра сотрудников я видел. Это делалось для того, чтобы нагнать страху: камера, спит на нарах человек лет 60-ти симпатичный, седовласый, и вдруг из-под нар выползают тучи крыс, очень много, слишком много, и пола уже не видно, все черное. Заползают они на нары, а человек просыпается, и деваться некуда, он поднимается на стену, где специальные палки и на них можно стоять, но сколько можно стоять? час два три и… падает чело­век… Вкусно обедают крысы, которых долго держали на голодном пайке. Бьется человек в по­следней агонии и затихает. Подробности не описываю, не для слабонервных.

Везут меня куда-то за Москву, на заброшенную то ли фабрику, то ли завод, переодевают в комби­незон, тут вспоминаю, что именно в таком комбинезоне был обед крыс. Спускаемся по лестницам, в фильме были эти крутые лестницы. Ну, думаю, понятно, где я. Заводят в камеру, подвальное по­мещение (тоже узнаю) и говорят, что я должен вспомнить все до самых мельчайших подробно­стей, а то плохо будет. Ну а куда еще хуже? – хуже не бывает….

Что предопределено, то и сбудется, и приходят крысы через пару часов, и наводняют ка­меру, и я поднимаюсь на стену как альпинист. Норовят, сволочи, на стену аж взбираться, друг на друга ле­зут как акробаты, а я мысленно прощаюсь с жизнью. Где-то через полчаса дается отбой, и крысы как по команде исчезают в дырку под нарами. Отлегло от сердца. Как заново родился. Вы­водят меня и снова везут на Лубянку. Мне говорят: начинаем игру с ЦРУ, и ты должен по графику своей оперативной связи появиться, как и договорено, у библиотеки Ленина, чтобы ЦРУшники видели тебя и воочию убедились, что все в порядке. Говорят: не забудь, что отец твой в тюрьме, и дочь у тебя малюсенькая, и жена красивая. Конечно, помню.

ЛЕФОРТОВСКАЯ ТЮРЬМА

Это следственный изолятор главного управления КГБ СССР, москвичи знают, там замучена не одна тысяча людей.

Приехали в Лефортово с Лубянки, переодев меня в мою одежду. Документы все в карманах (не­сколько удостоверений прикрытия). Привели двух понятых уже под утро, стали оформлять по за­кону. Показали санкцию на арест за подписью первого зампредседателя Верховного Суда СССР Малярова. Понятые с вытаращенными глазами смотрели на всю эту процедуру. Привели в нор­мальную камеру на первом этаже, накормили борщом, но снова переодели, врач осмотрела очень внимательно, позавидовала моим зубам. Дали номер 24, чтобы мою фамилию надзиратели не знали и не употребляли – опасались утечки информации в ЦРУ. Но куда там, американцы – лохи перед КГБ в оперативных играх – два агента в течение трех месяцев арестованы, а ЦРУ ушами хлопает.

Камера была на двоих. Сокамерником оказался молодой москвич Володя, говорит, что не­делю си­дит, а на стене календарь, зачеркнутый крестиками несколько месяцев. Конечно же, с та­ким как я, случайного пассажира не посадят. Ладно, пусть сидит, мне-то что. Так и прошло девять месяцев. Следственная бригада состояла из четырех следователей. Кроме следователя постоянно навещали оперативники из американского отдела с разными вопросами. Началась оперативная игра с амери­канцами, радиоигра, в результате которой ЦРУшники провели тайниковую операцию и были вы­дворены из СССР. А семья думает, что я в Киеве, в командировке. И жена исправно по­лучает мою зарплату. Я звоню домой из кабинета следователя в присутствии оперативников, чтобы в случае прослушки со стороны ЦРУ не было провала, и трехлетняя дочь Наира песенки поет. Душа моя разрывается на куски. Что мне делать с этими волками? Силы неравны. Козырей у них многовато. Это было время совместного полета космического корабля «Союз-Аполлон», пер­вое время улуч­шения советско-американских отношений, и это мне очень сильно помогло. По­тому и со мной «церемонились», а в другое время сразу же размолотили кости… Потому и в По­литбюро настрое­ние стариков было хорошее, а моя судьба решалась на коллегии КГБ СССР. И вот, год спустя, мой суд в военной коллегии Верховного Суда СССР и адвокат отца Клавдия Сер­геевна в истерике льет слезы как из ведра. Она думала, что я под угрозой смертной казни открою свой рот. Это был, как говорят, момент истины. И я открыл свой рот, но… чтобы орать на суд, чтобы оставили ее в покое, а то я вообще откажусь от показаний. И слезы Клавдии Сергеевны резко прекратились. А суд за­крытый – три старых махровых генерала сталинской закалки под председательством генерала Те­рехова. Но, как я полагаю, им понравилось, что проблема взятки члену Верховного Суда СССР, а их всего 10 членов на весь Союз не всплыла наружу. Следователь тоже намекнул после суда.

Подтверждаются мои слова о коррумпированности высшей элиты СССР. Еще в  первые дни след­ствия заходит пожилой оперативник, телефонный звонок и следователь выходит, оста­лись один на один. Выключил в столе следователя «слуховой контроль» и сказал:

– Уходи дальше от политики. Мы больше, чем политика, акцентируйся только на отце, это твое спасение, а то расстреляют. Они лучше тебя знают о коррупции в высших эшелонах власти. И, если так будет продолжаться, то Союз на хрен развалится. Мы тоже в свою очередь на ухо кое-что шепнем Первому, не волнуйся, держи ровную линию – ни шага в сторону, ты понял? Скоро Пер­вый капитально возьмется за коррупцию,  МВД под ногами путается. Скоро будут серьезные из­менения. И еще. Тебя будут выводить на улицу, не вздумай делать лишнее…

Это был «гонец» от моего первого наставника, маленького мужичка в кепочке. Длинные руки пробрались в Лефортово и убедились, что их линия чиста. После расшифровки радиопере­хватов и именно для этой цели, с опережением пришлось дать оперативникам один шифрблокнот, не то я бы до суда не дожил. Моя цель была достигнута. И доказательства налицо для мужичка в кепочке. Чутье не позволило сжечь последний мост, а вернее интуиция, шестое чувство. Они дер­жали па­лец на пульсе следствия. И я скорректировал свои беседы со следователями. Армянское КГБ тре­бовало меня выдать в Армению, чтобы там судить. Следователь говорит: ну как, Норайр Ашото­вич, где хочешь чтоб тебя судили? Я говорю ,конечно же, в Москве. Потому, что в Армении чтоб показать свою верноподданность, раболепство, меня бы расстреляли. Как это мерзко быть рабом! К тому же они не знали моего истинного лица. Для Москвы это была бы лишняя головная боль – зачем с армянами делиться информацией? Позже следователь сказал, что когда Андропов доложил Брежневу о моем деле (а доложить нужно было обязательно, так как должны были вы­дворить аме­риканских дипломатов, а это дополнительный козырь в отношениях с США), то Бреж­нев сказал: «глупость совершил, не надо строго судить». Это тоже серьезным образом помогло, спасло мне жизнь. И не только это, имелись еще более серьезные моменты…

В Лефортово была прекрасная библиотека – во время глобальных репрессий арестовывали людей, и конфискованные книги складировали в Лефортово. Так что, москвичи, если хотите хо­рошие книги читать, идите в Лефортово. Было много книг академического издания, и я постоянно читал в свободное от допросов время, чтобы отвлечься. Девять месяцев пролетело в незримой борьбе со следователями и оперативниками главного управления КГБ – неправильный ход и полу­чишь мат – смерть.

ИГРА

Полетели советско-американские космонавты, слава Богу, удачно. Даже сигареты «Союз-Апол­лон» выпустили по этому поводу, следователь угостил. График моей связи поджимал, на земле московской подходило время тайниковой операции. Открываются ворота Лефортовские и на «такси» выезжаем. Шофер-оперативник оказался веселым и разговорчивым, ехал медленно и по­казывал красоты Москвы, прощупывал мое настроение. Вот бассейн на месте храма Христа Спа­сителя. Хотели построить громаднейший «Дом советов», но московской земле не понравилось, проступавшая вода мешала, пришлось бассейн сделать. Варварство красных недочеловеков – храм разрушили и бассейн сделали. Короче, доехали до условленного места, и меня высадил. Я должен был по своему графику оперативной связи в течение получаса прогуливаться у библиотеки Ле­нина. А на дворе июнь, теплое московское лето, возвращаться не хочется в камеру, хоть и хоро­шие книги. Предварительно, долго и жестко, пару суток инструктировали-запугивали, внушали, чтобы «глупостей» не делал.

Возле библиотеки должна была стоять автомашина с дипломатическим номером посоль­ства США и со свернутой картой за задним стеклом, что означает готовность американцев к тай­никовой опе­рации. Привезли к станции «Библиотека Ленина» (очень соблазнительное метро), ме­лом предва­рительно начертили, сказали, чтобы не выходил из начерченного, к метро не подходил, а то не­хорошо может получиться. Машина посольства уже была на месте за №Д-04. Я прогули­вался, а американцы, сам главный военный атташе, генерал Причард Дензил со свитой, в форме, которую надевал редко, видимо все-таки опасались задержания, на большой скорости проехались, увидели меня живого, здорового и успокоились.

Перед этим вывозили на проспект Ленина, где надо было губной помадой поставить знак на стене здания, что означает мою готовность начать операцию.

Все было настолько серьезно, что даже знак поставить на стене губной помадой сами не рискнули, а меня из тюрьмы вывозили.

Американцы выбрали место для знака, прямо напротив жилого дома КГБ. Это означало, что я в Москве и готов приступить к тайниковой операции. А почему напротив жилого дома КГБ? – не исключено, что такой же, как и я, контролировал мои передвижения по Москве на ключевых кон­трольных точках, чему не удивляюсь – самому тоже приходилось так и не раз. Куда деваться? – я не один, кругом «люди в штатском», не исчезнешь без помощи со стороны. В середине мелом начерченного стоят две «студентки» с книгами чертежами и сеткой с апельсинами. Прогуливаюсь внутри круга, иногда подваливаю к ним, а они ко мне спиной. Я с другой стороны, а они снова от­ворачиваются. Спрашиваю: апельсины оперативные с Андроповских яблонь? Но не угостили, впервые московские девицы меня отшили далеко, надолго и сквозь зубы: «отстаньте». Все это же снималось на камеру, они корректировали обстановку, чтоб в случае чего непредвиденного, при­нять меры, если снайперы промахнутся, то они точно не промахнутся. Эти пост не оставят. Един­ственное, что остается – бросится под машину. Хотя до проезжей части метров 30, но я и туда могу не успеть, а если не умрешь, то калекой срок мотать. А отец-то в тюрьме, в качестве залож­ника уже.

Короче, друзья мои, дело труба, будь что будет. Провели американцы тайниковую операцию, и попался в капкан КГБ хозяйственный атташе посольства США Келли с женой, на улице Черны­шевского. Он там с проезжающей машины закладывал для меня тайник. Прямиком тащат его в МИД. Вызывают американского консула . Он, естественно, заявляет, что никакого Григоряна не знает, и это очередная провокация КГБ. Но, после предъявления вещественных доказательств (а это тайник с разной документацией, деньгами, шифрблокнотами и т.д., закамуфлированный в кир­пиче , в куске деревянного бруска, в магнитном контейнере), следует нота МИД СССР, мистер Келли c женой объявляются персонами нон-грата и должны в течение 24 часов покинуть пределы СССР. В ноте говорилось, что, учитывая улучшение советско-американских отношений, мы не поднимаем шума в прессе о деле Григоряна, а вы, в свою очередь, тоже помолчите, а если в вашей прессе что-то появится, то и мы опубликуем имеющиеся у нас материалы.

Только лет через пять все-таки появилось в прессе и на «Радио Свобода». Прибывшие с воли зеки сообщили.

Вот так космонавтика сыграла добрую роль в моей жизни, обошлось легким испугом в 12 лет за­ключения. После завершения захвата американского разведчика Келли, московская группа следо­вателей поехала в Ереван и начала поголовный обыск на моих квартирах и даже на кварти­рах всех родственников. Что там найдешь? –  только листочек в блокноте со списком агентов за­прещенной в СССР антисоветской партии дашнаков. Но американцам я успел передать. И конечно же навер­няка они будут использованы во благо Америки.

Все армянское КГБ на ушах стояло от ярости москвичей. Полетели погоны, должности, дурные головы и т.д. Самое главное, в тот же день вызывают в КГБ генпрокурора Армении Оси­пова (со слов следователя, прокурор просто прибежал), в тот же день организуют суд над отцом и немед­ленно выпускают его на волю. Отец выходит и узнает, что единственный сын сидит в Ле­фортово Отца везут домой, а там уже шмон москвичей. Выпустили отца и говорят, что ошиблись. Так, участник войны, коммунист, человек всю жизнь верой и правдой служивший красному ре­жиму, провел в тюрьме два с половиной года за то, что взяток не брал и не давал .

Это была моя победа, стоившая мне двенадцать лет жизни. За все надо платить.

ЭТАП

Конец января 1975. Из Лефортовской тюрьмы конвой с овчаркой и автоматами посадил меня в «стакан» воронка. Затем – столыпинский вагон. За все время моих путешествий в «столы­пине» меня возили отдельно, кроме одного раза и то минут 30-40. Тем не менее, я видел, что про­исходит с людьми, как по скотски обращается соввласть со своими подданными. Кто-то верно ска­зал: «если хочешь иметь представление о стране, посети тюрьму», я согласен. Поехали сначала в Бутырку,  и конвой не загрузил, а битком набил полный воронок. Перед этим часа два я ждал сидя, в своем «стакане» и дрожал от холода. Высадили нас на Курском вокзале, метрах 200 от столы­пинских вагонов, несколько сот зеков на железнодорожных путях. Сначала высадили и выстроили крими­нальный мир, а впереди колонны меня в наручниках. Офицер приказал кому -то взять мои вещи, так как я был в наручниках. Я был в хорошем новом плаще, в кремплиновом костюме (тогда это было в моде) и белой сорочке. Чекисты всю мою одежду сохранили, она висела в кабинете следо­вателя, так как во время оперативной игры выводили на улицу. У меня все было чисто гладко, я бритый. Вся же остальная масса была грязная, злая, обросшая, вшивая и голодная. Там были и больные чахоткой, и из дурдомов в одной куче, как животные. Прошагали по путям к ва­гонам под лай собак, а народ наблюдал с перронов. Кто-то увидел А.Д.Сахарова наблюдавшего с перрона. Был холод, автоматчики в тулупах, а заключенные кто в чем, лай собак, мат конвоя, мат, мат и мат, как будто в русском языке больше слов нет… Офицеры уже успели поддать, и один лейте­нант, захотел доказать свою верноподданность, ногой ударил меня: «Смотрите на него! – это шпион, такого больше ни увидите». Но кто то из криминальной братии крикнул» «Молодец му­жик, мочить надо красноперых».Так что, этот удар заимел обратный эффект и очень неплохой, так как мне интересна реакция криминального мира, ведь мне с ними жить во владимирском централе. Старший офицер наорал матом на лейтенанта, чтобы больше не бил. Вот так, окруженные четве­роногими овчарками и двуногими, еще более злыми зверями, мы дошли до вагонов и началась по­грузка. Здоровенный краснощекий сержант стоял у двери вагона и считал, а считал следующим образом: с размаху бил большим вагонным ключом по спинам заключенных. Меня тоже по ошибке (это я позже понял) загнали в общее купе и в суматохе забыли снять наручники.

Народу так много загнали,  что дверь не закрывалась и конвойный, взявшись за решетки, ногой запихивал последнего. Кому-то из зэков удалось освободить меня от наручников. Держи на па­мять, – сказал я, – может, на какого-нибудь мента наденешь… Все рассмеялись. Кто-то в такой тес­ноте умудрился чифир заварить, дышать нечем,  меня тоже угостили. Пили из общей кружки. Это был первый мой чифир, он запомнился на всю жизнь. Там же находился очень высокого роста мо­лодой человек и его везли в психушку из другой психушки. Когда хотели опустить верхнюю полку, его рост мешал, а он не додумался пригнуться и кто-то ударил его по голове, он присел и долго валялся под ногами. У меня была сетка полная сигарет «Прима». Стал раздавать, потому что курили махорку. Кто-то спросил: «Куда едешь и какой срок?». Пожилой человек, видимо, в авто­ритете. Я сказал, что во Владимир. Тогда он сказал: «Верните сигареты обратно». И все вернули. Человек обьяснил так: «ты едешь в «крытку», там сигареты дефицит, а мы едем на зону».  С боль­шим трудом уговорил, чтобы хоть пачку себе оставили. Вот такие правильные понятия. Бегает сержант по вагону кричит» «Григорян! где ты, твою мать, куда ты подевался?». Вывели меня в от­дельное купе, рядом с купе конвойных, чтобы не пропал. Спрашивают, где наручники, видимо, по рации сообщили. Отвечаю, что пьяный лейтенант снял во время погрузки.

Рядом купе с женщинами. Лежа в отдельном купе, засыпая под равномерный стук колес, почему-то вспомнилась армия. Учебка ПВО города героя Сталинграда. Привезли из Армении це­лый со­став армян. Большинство не владело русским – были из деревень. Сержанты ругались ма­том, а наши горцы их били, отсюда проблемы для всех. Пришлось мне тогда стать переводчиком, собрал армян на «политзанятие»,  популярно объяснил, что русский мат для связки слов, и оби­жаться не стоит. Это еще татаро-монгольских времен, имеет глубокие корни. Русский мат у рус­ских как «доброе утро». Наши горцы поняли и говорили такое «доброе утро» сержантам в полдень и вече­ром. В Волгограде после войны еще оставалось много неразорвавшихся снарядов. Однажды, воз­вращаясь с «Мамаева Кургана», увидел пацанов, играющих со снарядами. Отогнал, собрал, осто­рожно перенес и сложил у крыльца штаба нашей части. Первый же попавшийся офицер сказал в стиле «доброе утро», что я хотел штаб взорвать. Но командир дал благодарность и увольнитель­ную в город к девочкам. Ну, не обижаться же, что сказали «доброе утро» в таком случае – такой пример при­водил я во время своей лекции.

Заключенные этапного вагона постоянно переговаривались, узнавали друг друга и нахо­дили об­щих знакомых. Кто в каком районе Москвы кого «замочил». Рядом с моим «купе» жен­ское. Уго­варивали заключенных женщин спеть песню. И одна запела про «ромашку белую»… Пе­ресказы­вать не буду – сплошной мат, обращенный к конвою и к советской власти.

Катится вагон по русским заснеженным просторам, а внутри человеческое горе.

Через несколько часов дали по селедке. Я отказался. Во-первых, не знал как чистить, во-вторых после селедки пить захочется, а воды нет. Так и вышло. Кричит народ: дайте воды! а кон­вой отвeчает матом. Тогда, кто-то крикнул: «Раскачка!». Все взялись за решетки и начали на ходу рас­качивать вагон. Я не знал, если на ходу раскачивать вагон, то он может опрокинуться. Оказыва­ется, такие случаи уже имели место. Раскачиваем вагон, а конвойные мечутся по вагону матом ру­гаются, а вагон все кренится и кренится. Еще чуть-чуть и перевернемся к чертовой матери. Но конвой-то жить хочет, нервы сдали у конвойных, согласились воду дать. Дали воды, едем дальше навстречу своему предопределению.  Кто-то крикнул: «Мужик, что собираешься делать с «прики­дом»?». Я быстро сообразил и сказал: «Собираюсь подарить тебе, если размер подойдет. Впереди долгих12 лет, зачем мне костюм и плащ, да и мода измениться может для меня на «макинтош де­ревянный». Тот говорит, что через пару месяцев «откинется», а одеть  нечего и размер в самый раз. Носи на здоровье, говорю. Разделся и поменялся с его тряпками через краснощекого. Стал ко­паться в моих вещах краснощекий, увидел галстук, примерять стал и спрашивает у меня: подхо­дит? Ну, я сказал: «Как корове седло». Взбесился краснощекий, хотел ударить, но, видимо, вспом­нил про красную полосу по диагонали на моем «Деле» и отошел, ругаясь матом.

ВЛАДИМИРСКИЙ ЦЕНТРАЛ

Поздно вечером остановился наш поезд во Владимире. Выгрузили из Столыпинского ва­гона. Нас было человек 20, остальных повезли дальше по зонам. Меня как всегда в «стакан». По­везли в тюрьму, но ничего не было видно по дороге, только в маленькую щелочку кусок дороги .Так что города Владимира как такового я не видел, только станцию. Заехали во двор тюрьмы. Приняли нас уже местные надзиратели. Прием и сдача. Меня на первом этаже в карантин, в от­дельную про­сторную камеру. Был специфический запах тюрьмы и стоял гул от переговоров за­ключенных. Дали баланду поужинать. Было просторно, и я стал свободно ходить взад и вперед ( кстати до сих пор так и хожу). Так прошло (не помню уже), три или четыре дня. Я остался один на один со сво­ими мыслями.

А думать было о чем: мне крупно повезло, что обошлось легким испугом в 12лет, я победил. Ду­мал об оставленных матери и отце, о молодой жене оставленной на растерзание КГБ, о трехлетней дочери. Статья 64 пункт «а» самая страшная (шпионаж) в пользу США, главного врага СССР. (Дурной армянский случайный КГБист по имени Артур после освобождения пытался доказать, что я не политзек. Это растение даже не понимало, где работает. Не понимало оно, что даже при всем моем желании, я не могу не быть политзеком. Потому что КГБ по своей структуре организа­ция военнополитическая и ЦРУ тоже. Почему случайный, потому что, после развала СССР в службу безопасности принимали по блату, через взятки. А еще вначале объединили КГБ с МВД и разва­лили окончательно. В наше время даже дружба с ментами считалось компроматом (счита­лось, что они «испортят, научат взятки брать» сотрудников). Год раз проводилась плановая про­верка, кстати это тоже входило в мои служебные обязанности. С верхнего этажа через разбитое окно спросили: кто такой? Я ответил: политический . Этот некто сказал: сообщим вашим…

После карантина перевели меня на второй этаж в очень узкую камеру прямо напротив ком­наты,так называемых «воспитателей». Слышен был сплошной мат из этой комнаты, так что иногда я прислушивался и не мог определить, кто же кого воспитывает. В камере находился только один арестант Володя Константиновский, тоже военный из Питера, работал в штабе Балтийского флота в радиоразведке, капитан- лейтенант, сын полковника. Его отец написал письмо и отказался от сына: «Ты обидел мою родину»,  – так писал отец сыну.  Вот как полковник, ты оказывается за немецкого шпиона Парвуса болеешь. Философия Павлика Морозова в действии, этим было зара­жено не одно поколение советских людей с изнасилованным духом. Но Володя уже был с «приве­том», пытался бежать из Лефортово, видимо, чем-то напичкали. Следователям он сказал: «У меня спрятаны фотопленки на Ленинских горах» его вывозят, чтоб показал место, он бежит, но пой­мали. За стеной находился «титан» для нагревания кипятка и постоянно гудел,  Водонос «Махно» со шрамом на лбу раздавал кипяток зекам. Оказывается, Махно сделал татуировку на лбу «Раб КПСС», и менты со шкурой вырезали наколку. Гудящий «титан» Володя принимает за какое-то облучающее устройство, надевает тазик на голову и говорит, нас облучают. Вот такое соседство…

Но это не самое страшное, прошло пару месяцев, и Володя заявил, что меня, сотрудника КГБ, спе­циально к нему посадили, чтобы я его секреты выведал. Я поначалу разозлился, хотел по морде заехать, но потом подумал, что нехорошо больных бить, а Кронид Любарский сказал: – Не обра­щай внимания, он уже «поехал» и вообще считает, что Владимирский централ для него по­строен, чтобы его секреты выведать.

Камера была очень узкая, вдвоем невозможно было ходить,  так что приходилось прохажи­ваться по очереди. Постоянно сидеть было неудобно, а читать было нечего несмотря на то, что была биб­лиотека. Книги в руках уголовной братии быстренько превращались в карты, да такие, что от настоящих не отличишь.

Уже в американской тюрьме, когда менты карты раздавали, я вспоминал владимирские карты. Было радио, которое работало очень редко, но когда работало, то пело про «лучший город земли», Москву, естественно. Кормежка по сравнению с Лефортовской была отвратительная. Ба­ланда жутких вкусовых качеств. Пару дней вообще ни ел, отдавал Володе. Если картошка попа­лась, зна­чит «хозяин» (так зеки называют начальника тюрьмы), недоглядел, да каша крайне жид­кая, без­вкусная. Но ничего, человек ко всему привыкает. Вот, повесят на веревке, подергается пару раз и привыкает. Баня раз в 10 дней в крайне антисанитарных условиях. Некоторые из уго­ловного мира проглатывали даже термометр или ложку, чтобы попасть к врачам,  чтобы из камеры попасть на операционный стол и несколько дней отдохнуть в лазарете. Вот какая была атмосфера, души чело­веческие под наркозом ментов превращенные в ледник. Прогулка полчаса, во двориках оплеван­ными кровью чахоточных. Я брезгливый, так что прогуливался и  смотрел  только вверх, а наверху колючая  проволока, а на ней ментозавр с пушкой. Вот и вспомнил ,  как моего прекрас­ного друга Зо­ряна Попадюка (в последствии мэр гор. Самбор, львовская обл.) менты  специально посадили в ка­меру к туберкулезникам, в результате одно легкое вырезано. Кто вас родил менты, точно знаю, не женщина, если кто догадается пусть сообщит. Коридоры длинные много камер, но камеры полит­заключенных были отдельно, то есть не перемешивались с бытовиками, но мы по­стоянно пересту­кивались, общались через стены, окна, на прогулке и через «коня» – это спецметод общения через длиннющую веревку изготовленную из развязанных носков с грузиком на конце. Туалеты были не во всех камерах, так что приходилось выносить парашу. А один из английских разведчиков, пять лет проведший во Владимире и потом обмененный на советского шпиона, напи­сал книгу под названием «Пять лет в туалете».

На самом деле, это был резидент расстрелянного Пеньковского, которому удалось закосить под связного. Это тот полковник Пеньковский, который предотвратил атомную войну (Карибский кризис, а некоторые несведущие, недобитые коммунисты приписывают этот момент истории Ми­кояну )…Не всегда проигравший боксер пожимает руку победителю ,иногда начинает драку ,после окончания боя. Американцы как-то во время беседы сказали: «Пусть русские молятся за Пеньков­ского». Еще до начала операции «Анадырь» ЦРУ уже было в курсе. Так что зря потрачен­ные мил­лиарды и сотни человеческих жизней. Пеньковский был зятем маршала авиации и четко сказал ЦРУшникам, что Хрущев блефует и никогда не будет ракетного удара. Тогда Кеннеди и послал подальше Хрущева, размахивающего ботинком с трибуны ООН.

Однажды разговорился со старым надзирателем. Он сказал, что здесь сидел известный ар­мянин. Но я подумал, мало ли здесь людей было и всех национальностей и много известнейших людей. Только позже, через пару месяцев я узнал, это был Нждэ, выдающийся сын армянского народа, там же во Владимирском Централе закончивший свою жизнь. Это конечно была крупная фигура, человек с большой буквы. И его имя золотыми буквами написано в армянской истории.

Это был тот Нждэ, который в Тифлисской тюрьме спас Сталина от смерти. Он задержал руку с ножом занесенную над Сталиным. Эх, Нждэ, Нждэ, что же ты наделал, ты повернул вспять колесо истории. А Сталин тебя в тюрьму…

Однажды приходят за мной в камеру двое в белых халатах: на выход, говорят, к врачу. Ду­маю, ка­кой еще врач, тут что-то не так. Долго ведут по коридорам тюрьмы, заводят во врачебный кабинет, а там в белом халате сидит на месте врача начКГБ гор. Владимира. Ну, привет, бывший коллега, чего надо? А надо одно, чтобы стукачом сделать, они ко всем подваливают. Короче, тол­кает речь про досрочное освобождение, а я говорю, что не хочу досрочного освобождения.

Он: «Здесь многих убивают, тем более тебя, бывшего опера КГБ».

Говорю: «А ты что, из похоронного бюро? не рановато ли пришел?».

Рассмеялся и говорит: «С тобой все ясно, уведите его, но подумай, а то пожалеешь».

Во Владимире в то время было где то около 30-ти политзэков. Воры в законе и криминаль­ный мир, относились уважительно, говорили, что эти люди сидят за идею, и порою серьезно помо­гали, особенно с переправками ксив на волю диссидентам и дальше через журналистов на запад.

Из воров в законе мне запомнился «Вася Бриллиант», Бабушкин Василий, человек автори­тетней­ший, старорежимный вор в законе, очень уважаемый, правильный человек. И политически дально­зоркий, чем поразил меня. Спрашивает Вася : «Вот вы, политические, придете к власти, что будете делать с ворами?» И как же ответить вору в законе? Одно неправильное слово и будут у меня не­разрешимые проблемы. Ну и отвечаю: «Сажать будем, не премию же давать». Рассмеялся, гово­рит: «Шутник». После этого разговора пару раз сигарет присылал как «подогрев». И еще много спрашивали из криминальной братии, знаю ли я Рафа («Свой»). Это тоже был крупнейший авто­ритет, но я с ним не был знаком, хотя и проживали на соседних улицах, но наши судьбы прохо­дили в разных областях. И только во время Карабахской войны, когда Раф помогал постав­ками оружия на фронт, я сильно жалел, что во Владимире мне не удалось познакомиться с ним – КГБ уж сильно старалось не допускать контактов политических с авторитетами. А убийство Рафа в лефор­товском изоляторе это, конечно же, дело рук спецслужб. Если помните, в то время предсе­дателем Верховного Совета СССР был Хасбулатов, а чеченцы воевали на стороне азеров. Так что убийство Рафа это, скорее, политическое убийство потому, что в Лефортово не то что убить чело­века, но и самоубийством покончить жизнь невозможно, там круглосуточное и очень бдительное наблюде­ние в отличие от других тюрем. Даже когда ночью спишь под фонарем лицом к стене, то заходят в камеру надзиратели и будят, чтоб повернулся на другой бок – а вдруг ты вены перегрыз. Ну, а если КГБ решило с кем то расправиться, то тут уж молись Богу, других вариантов нет.

Кто-то может меня упрекнуть в том, что я пишу про воров в законе.

Недавно в армянской прессе сообщалось, что украдены финансы для квартир, предназна­ченных для детей детдомов. И что прикажете с такими шайтанами делать? Так вот, уважаемые господа, я бы такого человека как «Бриллиант» назначил бы казначеем в государстве и проверять не стал. А что мы имеем сегодня? Чиновники для показухи свечки ставят в Церкви, некоторые даже церкви строят, глупо надеясь перехитрить Иисуса Христа, а потом воруют у собственных детей.

Впоследствии узнал, что Васю менты перевезли в «Белый лебедь» и просто убили за авто­ритет и за то, что не ссучился. Это после беседы с высокопоставленным сотрудником МВД, когда Вася послал его. А больше не за что, никто из криминального мира не осмелился бы на него руку под­нять. И я очень люблю песню Круга «Владимирский Централ». В этой песне каждое слово напол­нено реальной болью,  зла немерено – так четко характеризует Централ Михаил Круг, я слышал сутками вой людей, все соответствует действительности.

Приезжает на свидание мой отец во Владимир после своего освобождения из армянского лагеря. Отца в последний раз я видел в армянской зоне «Кош» и сказал ему, что его скоро выпу­стят, обна­дежил и ушел. Ушел, чтоб не вернуться больше, чтобы уже ко мне он приехал на свида­ние во Вла­димир. А свидание происходит в присутствии мента, заставляют, чтоб только на рус­ском языке разговаривали. Завели отца, он сел на стул и заплакал, и так до конца минут двадцать. Вот и все свидание. Это была для меня пытка, скорее бы закончилась эта грустная сцена, думал я. А автори­тет политзеков еще более возвысился, после обмена Володи Буковского на Луиса Корва­лана. Был объявлен конкурс на лучший стих. По моему, Леха Сафронов из Крыма, солдат пытав­шийся пере­бежать из ГДР, написал стишок: «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана. Где найти такую б.., чтоб на Брежнева сменять?».

Вот такая это стихотворческая тюрьма – Владимирский централ.

ЗОНА 37. УРАЛ, ПОСЕЛОК ПОЛОВИНКА

Из Владимира меня этапировали на 37-ю зону в поселок Половинка на Урал.

Это была очень спокойная зона, состоящая из 30 человек. И в основном были перебежчики, кото­рые не участвовали в антисоветских акциях. И меня настраивали на то, что лучше спокойно си­деть, а то плохо будет – это была запуганная масса, «твердо ставшая на скользкий путь исправле­ния», там даже бильярд маленький был. Слева спал сбежавший в США из Лаоса сотруд­ник аппа­рата военного атташе Сорокин, которого, кстати заманил в Половинку армянин, сотруд­ник КГБ из США. То-то злой был Сорокин на армян, но виду не показывал. Справа точно такой же перебеж­чик, военный дипломат из Индонезии Петров. Покупает Ваня в ларьке трехлитровую банку бере­зового сока, а другой зек, Шибалкин, очень хороший человек, говорит Ване: «Ну что, соскучился по березовому соку? Пей!». И Ваня с размаху об пол банку. Сок жалко, я бы выпил. Был молодой наркоман из Питера за попытку угона самолета – Андрюша. Его мне удалось быст­ренько завербо­вать, пока КГБ не успело. И действительно, опередил я КГБ где-то на месяц. По­везли моего Ан­дрюшу в Пермь, завербовали, дали кличку «Васнецов» и вернули с уже зашитым в бушлат жуч­ком. Когда я показал Андрюше жучок, зашитый в его бушлате, то он побледнел от страха. Пере­одев предварительно в другой бушлат, я его проинструктировал: «Ну, говори все, как тебя инструк­тировали сотрудники КГБ, развивай тему, а я поддержу беседу».

Пермские стратеги из КГБ инструктировали его за бокалом шампанского, чтобы Андрюша мне вариант побега предложил. Думаю, нетрудно догадаться, зачем. Продолжалась эта игра с КГБ не­сколько месяцев и обернулась тем, что мне дали «красную полосу» в Дело, то есть «склонен к по­бегу». Это значит, что по ночам сдергивали одеяло, будили, чтобы убедиться, что я на месте. КГБ подкармливало своего (моего) агента сигаретами и шоколадом. А он, конечно же, делился со мной. Но как говорят, ищите женщину (даже в зоне). Жена Чепкасова, чекиста работала там же в рабочей зоне нормировщицей и раскусила мои отношения с Андрюшей-Васнецовым. Сколько его ни предупреждал, чтобы поменьше со мной общался, все время возле меня крутился. Ничего, мо­лодой, наберется еще опыта. Взялись чекисты за меня капитально, стали по поводу и без по карце­рам гонять. Вызывает КГБист Чепкасов меня в свой кабинет и начинает вербовочные беседы из­далека вести. Разозлился я на голодный желудок, и так хлопнул дверью, что аж штукатурка посы­палась в прямом смысле. И снова по карцерам. Но они пока не знали, что их основная игра уже проиграна. И уже позже, когда я при встрече язвительно поинтересовался насчет «оперативной обстановки на зоне», они занервничали. Приходят в карцер, потому что я уже не хожу в их каби­неты ни под каким соусом. А в карцере остается только спиной повернуться – пусть поболтают и убираются…

Не вписался я в эту зону, этапировали на 36-ю зону, где был собран весь цвет диссидент­ства, где уже ни березового сока нет, ни бильярда, свидания крайне редки и карцера холодные как в гробу. Прибывшие из мордовских концлагерей зеки говорили, что там пионерлагерь по сравне­нию с 36-й зоной.

ЗОНА 36, УРАЛ. ПОСЕЛОК КУЧИНО

Подавляющее большинство политзеков-диссидентов,  это исключительно порядочные и интели­гентнейшие люди. И я счастлив, что с ними «пуд соли съел». За исключением очень немно­гих, ко­торые считали, что они «пуп земли» и, кстати, до сих пор продолжают так считать, ну и пусть счи­тают.

Некоторые прямо-таки рафинированные интеллигенты. Как выразился по этому поводу Лубман из Питера (сейчас он в Бостоне): «сидят на одной параше и разговаривают на «вы».

А Евгений Пронюк, философ из Киева, бил все рекорды вежливости – при входе в столовую строем,  даже ментов пропускал вперед, чем вызывал улыбки зеков. Поэтому его прозвали «пан добродий».

Саша Огородников из Москвы, перед отбоем всегда молился, чем вызывал ярость ментов и его таскали по карцерам за молитву. Что, интересно, думают сейчас те, кто выпускали такие дирек­тивы? Как себя чувствуют? У диссидентов хватило смелости бросить вызов кровавой совет­ской тоталитарной системе. Они говорили то, что думают, потому что в СССР думали одно, гово­рили другое, а делали третье. Эти люди сбросили с себя ярмо рабства и превратились в свободных.

Среди них были люди, которые отбывали большие срока именно за веру, например тот же Ого­родников Саша, литовцы Сваринскас, Гаяускас, Тамкявичус.

Евдокимов из Питера вздумал свободный профсоюз организовать и сам оказался в несво­боде.

Ермаков из Питера решил антисоветские анекдоты сочинять (теща написала в питерсское КГБ, что во время исполнения гимна СССР он анекдоты рассказывал) – страшнейший преступник, а внешне – копия Никулина.

Отец Калинин, так мы его звали, – старовер, срок мотал 35 лет, все время молился против совет­ской власти день и ночь, а я даже магарыч ему обещал, если его молитва одолеет красных людо­едов. Так что с меня должок. Он принципиально не стриг бороду. Настоящий русский мужик. Пред­ставьте картину: надели наручники, в нижнем белье по снегу тащат менты старика в карцер, чтоб бороду сбрить. Петра Первого переплюнули большевики.

Правозащитник Сергей Ковалев. Его сын Иван сидит на 35-й, а невестка Таня – в мордов­ских ла­герях. Я особо благодарен Сергею Адамовичу Ковалеву за то, что с первых же дней моего пребы­вания на зоне, проникся ко мне доверием, и я никогда не подводил его. Это классический дисси­дент, преемник А.Д. Сахарова, человек бесстрашный и бескомпромиссный, автор «Хроники теку­щих событий». Спасибо Тане и Ване за гостеприимство в Нью-Йорке, спасибо за хлеб-соль.

Писатель Борис Черных из Иркутска, Алексей Смирнов, правозащитник из Москвы, поэт Виктор Некипелов, литератор Лев Тимофеев, Андрюша Богин из Москвы – солдат, Володя Бало­хонов, со­трудник ЮНЕСКО.

Было много украинцев: Мирослав Маринович, Матусевич, Руденко, Евгений Сверстюк, Долишный, Олесь Шевченко, Слободян.

Прекрасный человек Фурасов, Клымчак, Монастырский, Владимир Беликов учитель из Ки­ева, Здоровый, братья Мармусы, Саша Загирняк (угон самолета; вздумал оторваться на запад, но из за плохого знания географии вместо Швеции самолет посадил в Финляндии, подшучивали мы над ним).

Метрах в ста на соседнем особом режиме – Лукьяненко и Стус.

Латыш Бумейстер. Его отец был председателем соц.партии Латвии, лично знал Ленина и работал с ним.

Эстонцы Ян Кырб и Тийт Мадисон, евреи Зеф Залмансон (брат и сестра на другой зоне, в Мордо­вии), Иосиф Менделевич, Иосиф Бегун, Слава Глузман (кандидат наук, психиатр, автор психэкс­пертизы генерала Григоренко).

Армяне Вартан Арутюнян (правозащитник и демократ, дальше некуда) и Паруйр Айрикян, осно­ватель партии самоопределения – ему стукач Владимир Ильич Свердлов устроил провокацию, до­бавили срок.

Генрих Алтунян, которого чекисты возили домой в Харьков с целью добиться отказа от антисо­ветской деятельности, но, так ничего не добившись, вернули обратно в зону. Впоследствии депу­тат от г.Харькова, его выступления в Раде были исключительно на украинском языке. Его дочь, единственная студентка Московского университета, которая проголосовала против событий в Че­хословакии, и ее выгнали. Генрих сказал после возвращения на зону: «Я перешагнул через мать».

Были с очень большими сроками по 25-35 лет. Так отсиживали срока патриоты из УПА Строцень и Кулак, литовские «лесные братья» и многие, многие другие.

Грузины Важа Жгенти, преподаватель математики из университета Тбилиси, Зураб Гогия, журна­лист, Вахтанг Дзабирадзе, студент.

Я постоянно играл с Борей Черных в шахматы. И вот время отбоя, заваливаются менты в барак, а мы играем, не обращая внимания – не откладывать же шахматы из-за отбоя ментовского. Я го­ворю: «идите отсюда, не мешайте». На следующий день нас в карцер.

На соседнем особом режиме, Ашот Навасардян, основатель Республиканской партии Армении, убитый, хотя официальная версия – болезнь.  Азат Аршакян, основатель христианско-демократи­ческой партии Армении… Да простят меня те, которых не упомянул.

Кстати, в процентном отношении армяне по количеству политзэков на первом месте, как и по ко­личеству героев в Великой Отечественной Войны.

Лично я оказался на 36ой зоне первые три-четыре месяца в двоякой ситуации. Во-первых, в отли­чие от диссидентов, которые практически все друг друга знали, меня никто не знал. Но я знал не­которых по своей бывшей службе, даже с такими подробностями, что если даже сейчас сказать, то сон потеряют. Я сразу всем сообщил, что я бывший сотрудник КГБ. У всех, конечно же, была ал­лергия по отношению к КГБ (хотя моя аллергия больше). В первое время была какая-то насторо­женность – живой КГБешник спит и ест рядом. Но я ни к кому в друзья не навязывался, хотя за­метил, что диссиденты какой-то нелегальный канал связи с волей наладили и сказал, что их канал находится под контролем КГБ, так что прекратите. Позже они сами в этом убедились. А еще позже, когда я стал принимать активное участие в голодовках и забастовках, когда увидели, что меня уж очень сильно прессуют по карцерам, то все пришло в свое нормальное лагерное русло. В очередной раз сижу в карцере, приходит чекист с радостным лицом дает письмо от жены, где она отказывается от меня. Мне совсем дурно стало на душе, долго не приходил в себя от отчаяния и бился головой об стены. И даже письма от дочери не позволяли получать, даже фамилию и имя дочери изменили. Вот такая печальная история. Приходит в очередной раз КГБист, приносит книгу ленинградского профессора Николая Яковлева «ЦРУ против СССР», где про меня написано и, кстати, совсем противоположное.

На этой зоне изготовляли утюги, была еще пилорама, где обрабатывали бревна. Я работал токарем в первое время, а дальше уже на протяжении долгих лет практически на всех других ра­ботах.

Но вот и подходит саммит по правам человека в Хельсинки. Политзеками был составлен доку­мент, чтоб негласно отправить на заседание. А отправка подобного документа, уже само по себе большая проблема. Свидания уже запретили за год, прекрасно понимало КГБ ситуацию.

Документ надо было изготовить на папиросной бумаге, изготовить ампулу, проглотить, на свида­нии передать родственникам для московских диссидентов и – на Запад.

Документов оказалось два. Одну изготовил физик Казачков с евреями, а другую украинцы, ла­тыши, литовцы, русские и т.д. И начался базар. С обоих сторон упрямые буквоеды без галстуков и уступок. Решили созвать «сходняк», а это совещание на высшем уровне, не Госдума, чтоб дурака валять. В первом чтении председательствовал Зеф Залмансон, но ему не удалось привести господ диссидентов к компромиссу. Во втором чтении почетная роль председателя пришлась на меня, и мне удалось привести все к общему знаменателю, несмотря на то, что там были люди многих национальностей. Зеф Залмансон пошутил: «Вы, господа, без КГБ и в концлагере не можете во­просы решать» и все расхохотались.

Потом был отправлен документ за нашими подписями в польскую «Солидарность», где было за­читано на съезде.

Приезжают ко мне мои родители старики на свидание в 1980 году. Они написали письмо о том, что администрация дала разрешение. Из Еревана на самолете до Москвы, из Москвы другим рей­сом на Пермь. Из Перми на электричке до Чусовой, от Чусовой до Кучино на грузовике. И что вы думаете делает администрация? Она сажает меня в карцер на 10 суток, а стариков отправляет об­ратно. Должен отметить, что администрация проявила «великий гуманизм» и дала пожарную ма­шину, чтоб до Чусовой отвезти подальше с глаз. Ну как мне вас называть? Нет, не могу я вас мен­тами называть. Вы мусора и людоеды. И по дороге у отца инфаркт. Они везли еще с собой про­дукты. Шел сентябрьский уральский нескончаемый ливень, продукты пришлось выбросить. Вот привезли на Урал и выбросили. Разве неправ Рейган про «империю зла»? Я просто счастлив, что внес свой скромный посильный вклад по уничтожению СССР. Ровно через год, в 1981-м, меня с вещами на выход этапируют в пермскую тюрьму, заводят прямо в кабинет замначальника тюрьмы, а там вижу родителей. Менты говорят: «У тебя свидание. Сколько хочешь, столько будь с родите­лями». Вот чудеса делает КГБ! У замначальника тюрьмы отобрали кабинет и плитку поставили, чтоб моя персона горячие армянские блюда дегустировала. Поел я вкусной армянской долмы, сидя за столом начальника, мама кормила меня, чая попил, а телефоны рядом. Ну, думаю, может в ЦРУ позвонить, чтоб десант прислали, но передумал.

Думаю, здесь что-то не так, у этих волков что-то на уме. Оказывается, родителей чекисты сами на самолете привезли и дорогу оплатили. Оказывается они ведут «игру», и отец даже в американском посольстве в Москве побывал, но что он там делал, так и не сказал. Уже после освобождения (к тому времени отца уже не было в живых), я в его блокноте нашел телефонные номера нескольких западных журналистов. Мне стало известно позже – оказывается, отец поделился секретом с одним родственником и КГБшники сказали отцу: «Твой сын на зоне совершил преступление, и ему доба­вят еще три года к сроку. Но если ты нам поможешь, то и мы тебе поможем». А в чем должна была заключаться его помощь КГБ, я так и до сих пор не знаю. Знаю только, что начальник вто­рого отдела полковник Нанагулян, который осуществлял антиамериканские операции и довел мо­его отца до инфаркта, в настоящий момент находится в Вашингтоне. Наверно на заслуженной пенсии отдыхает. У него масса информации, которая будет использована против Армении. Эй, ЦРУшники, вы хоть чуть имеете понятие о чести? Его место на виселице, а он в Вашингтоне биз­несом занимается.

КГБ бдительная организация. Додумались до того, что решили приезжавших на сви­дание родственников проверять на ГИНЕКОЛОГИЧЕСКОМ СТУЛЕ, чтобы предотвратить утечку информации. Жена одного диссидента спросила у проверявшего мента: «Коммунизма там не видно?». Продолжалась эта операция недолго, на Западе организовали шум с избиением красных дипломатов и позорное мероприятие вскоре прекратили.

Вот такие дела.

Еще парадокс. Гриша Исаев сидел за пропаганду коммунистических идей. И не он один, а целая группа. Они считали, что Ленин говорил совсем другое, а что говорил Ленин – уже не новость. По­сле их ареста я подумал, что в Политбюро маразм крепчает, это тоже хорошо. Значит, процесс ускорится, болезнь прогрессирует, метастазы пошли по всему телу красного дьявола.

Однажды, во время очередного обеда, у грузина Зураба Гогии, с которым сидели за одним столом, в пшенной каше обнаружился червь. Зураб произносит с грузинским акцентом: «Ва, то черви!. Я говорю: «Вон там дежурные менты сидят. Иди и дай по голове червем». Гогия встал, но быстро сел и говорит: «Скоро свидание, мне нельзя, «боюсь, что лишат. Тогда я говорю: «Дай сюда своего червя» и направился к ментам. На следующий день меня в карцер с формулировкой «организация антисоветской акции» – оказывается, я сам подкинул червя. И что интересно, КГБ и оперчасть на полном серьезе на следующий день проводят на зоне поголовный шмон в поисках моей лаборато­рии по выращиванию червей.

ОТЕЦ

Отец мой родился в беднейшей семье. Его два брата от голода умерли в 30-х годах. Ему пришлось самостоятельно пробивать дорогу в жизни. Увлекся красными идеями и свято в них верил. Он сначала поступил в мединститут, но из-за брезгливости ушел – как-то привезли убитую актрису и ему как лучшему студенту профессор поручил вскрытие, но его брезгливость не позволила и он ушел. Затем поступил в сельхозинститут в Тбилиси. А мать моя была из очень богатой семьи.У деда по материнской линии были магазины тканей в нескольких городах. Прабабушка была даже на приеме у царя Николая. Прадеда Александра  посадили в Петропавловскую крепость – была ка­кая-то проблема с таможней. Моя прабабушка, красивейшая женщина, пошла на прием к царю Николаю, и через пару дней прадеда выпустили.

При приеме на работу в КГБ, мне пришлось подделать кое какие документы в связи с «голубой кровью» предков по материнской линии, и проскочило. Только позже, когда московское КГБ нагрянуло с обыском и тщательной разборкой, обнаружили «вражеские корни».

Отец мой искренне верил в коммунистические идеи и был честнейшим человеком. Взяток не брал, несмотря на то, что занимал очень серьезный пост в министерстве сельского хозяйства. Он долгие годы работал начальником инспекции по сельхозпродуктам. Участник  Великой отечественной войны, офицер, он не любил лебезить перед вышестоящим начальством, взяток не давал и не брал (доказано в суде). Уже позже, когда я сидел в Лефортово, а дело мое находилось под личным кон­тролем Андропова, тот приказал разобраться, в том числе, и в отцовском деле. Дело было пере­правлено в Москву, я сам видел его в кабинете следователя. Новое разбирательство дало свою оценку – нет никакого криминала. Причина ареста отца в следующем – отец не постеснялся поста­вить на место зампредсовмина Киракосяна. И началось. Надуманное дело с двадцатью вагонами эстонской картошки, отца арестовывают. Но дело в том, что когда кого-то арестовывают, то в обя­зательном порядке устанавливают членов семьи. А я жил и работал, глубоко зашифрованный, под крышей научно-исследовательского института и прокуратура не смогла меня вычислить. Иначе бы не рискнули поступить так нагло. Взбесился я, и мой пистолет был приложен к голове следователя по особо важным делам Даниеляна Цолака прямо в здании прокуратуры, были у него мокрые штаны в прямом смысле этого слова, и слова, что «это совет министров, я не виноват, найди об­щий язык с ними, найди общий язык с прокурором»… С моей стороны это был опасный, эмоцио­нальный и неправильный шаг, так как он мог пожаловаться, но не стал. Он боялся, что в КГБ могут разозлиться и взять себе уголовное дело отца и стыдился из-за штанов. Но было уже слишком поздно. Я пишу рапорт и громогласно заявляю, что прокуратура и партия срослись с криминалом, партбилеты продаются как лотерейные, коррупция разъела все общество – это мафия. Мне говорят: выбирай выражения, в СССР мафии нет, а дело отца передают в горсуд. Судья оказался порядоч­ным человеком и отказался вести это подозрительное дело. Тогда дело передают в Шаумянский суд, а этот район вообще никаким боком не имеет отношения к делу. Но судья Александр Ма­нукян – подонок. Это для заказчика главное. На сей раз, я поручаю двум моим агентам, вывезти су­дью за город и привязать к дереву. Инструктирую, как провести зашифрованный допрос с пристра­стием. Нужно чтоб судья не догадался откуда «ноги растут», потому что для меня это опасно – вдруг пожалуется в вышестоящие инстанции и меня могут просто выгнать с работы. Это будет прекрасная причина для руководства, но этого допустить нельзя, я должен задержаться в КГБ как можно дольше и проникнуть глубже. Люди, у которых «рыльце в пушку», обычно не жалуются, и судья говорит: «Единственное, что могу сделать, это дать минимальный срок, а это шесть лет». На вопрос, как быть с совестью? отвечает: «Поймите ребята, меня с работы выгонят». На суде все свидетели поддерживают моего отца. Никакого негатива, даже один завскладом говорит: «Если вы судите такого кристально-чистого человека, то нас давно надо расстрелять», и все смеются. Судья сдержал слово и дал отцу шесть лет. Воронок увозит отца, я хожу вслед за воронком со слезами на глазах и… принимаю решение – с подонками надо воевать, воевать активно, хотя до того времени воевал пассивно как  «законсервированный». Необходимо бить врага из всех орудий и будь что будет. Да, я нарушаю все писанные и неписаные законы, моя работа в логове врага и цель – разво­рошить гадюшник. Стараюсь по работе, чтоб все было четко. Начальство стало придираться без причин. Задерживают очередное воинское звание, но это мелочь, они не знают главного и никогда не узнают. Больше всего боюсь, что уволят, и не успею отомстить, разрушить, разгромить по пол­ной программе. На всякий случай подготавливаю аварийный вариант. Чтоб в случае, если все-таки уволят, моя дальнейшая работа была бы максимально эффективной. О бегстве за кордон и не ду­маю, хотя это для меня очень просто. С эмоциями надо справиться, они мешают. И если я, сотруд­ник КГБ, не в состоянии защитить честь отца, то как быть простым гражданам необъятной СССР, как им жить? Наступило прозрение, озарение, протрезвление. И знаете, я почувствовал себя сво­бодным. Топор висит над головой, а ты свободен. Может это парадокс, но таковы были мои ощу­щения. Или надо уйти или воевать, и я выбрал войну. Войну с империей зла. Во мне произошел революционный переворот, толчок, переворот в душе.

… Чтоб коммуниста посадить в тюрьму, надо в первую очередь выгнать из рядов славной Партии. Таков порядок. Проводят партсобрание, но никто не голосует против отца. Тогда через горком ис­ключают из партии. Потом другое партийное собрание, во время которого возникает очередной спор. И начальник одного управления, Мени Шахбазян, избивает подвернувшейся, под руку шваброй заместителя министра. Шахбазян был другом Карена Демирчяна, первого секретаря ком­партии Армении, и мог себе это позволить, я его знал прекрасно, он бывал в нашем доме много раз. Демирчян на съезде поносит судейский корпус и конкретно судившего моего отца, судью Александра Манукяна. Оказывается, этот подонок-судья к тому же и квартирными махинациями занимается, а мой отец сидит. Меня в Москве знакомят с прекрасным человеком, адвокатом Клав­дией Сергеевной Соловьевой. Она подключила Москву . Эта женщина была из московской элиты – дочь с зятем работали в ООН, брат генерал КГБ. Она приезжает в Ереван знакомиться с делом, навещаем вместе с ней отца в зоне. Задействован член Верховного Суда СССР. Но надо дать взятку, и для меня это не проблема, в ЦРУ финансов достаточно. Мне американцы говорят: сколько надо, столько и пришлем, не волнуйся, и взятка дана. Пара пачек ЦРУшных денег пона­добилось, чтоб справедливость восторжествовала. Но взятка из тайника ЦРУ – это серьезная угроза для адвоката, этот момент я не учел. Постоянно навещаю отца в зоне, предлагаю забрать его в Америку немедленно. Но отец не тот человек. Он меня ругает. Говорит, что партия не виновата, а виноваты отдельные люди, и слушать не хочет ничего. Наивный человек, таким и умер. Позже его смерть Бог показал мне во сне, прямо в карцере. В этом мире единственные люди, перед кем я ви­новат, это мать, дочь Наира, которая выросла без отца, и покойная Клавдия Сергеевна. Я стал при­чиной ее слез. Основная опасность, связанная с взяткой высокопоставленному чиновнику проско­чила. Я спокойно вздохнул – Клавдия Сергеевна не пострадала. И вот годы спустя мой суд, Москва, Военная Коллегия Верховного Суда СССР и адвокат отца Клавдия Сергеевна в истерике льет слезы как из ведра. Она думала, что я под угрозой смертной казни открою свой рот. Это был, как говорят, момент истины. Но я открыл свой рот для того, чтобы орать на суд, чтобы оставили ее в покое, а не то я вообще откажусь от показаний. И слезы Клавдии Сергеевны резко прекрати­лись. Угроза для нее миновала, и я спокойно вздохнул. А суд закрытый, три старых махровых ге­нерала сталинской закалки под председательством генерала Терехова вершат суд, хотя, конечно, моя участь решалась в другом месте, суд это формальность. Как я полагаю, им понравилось, что проблема взятки члену Верх. Суда СССР не всплыла наружу. Следователь намекнул на это после суда.

Так подтверждаются мои слова о коррумпированности высшей элиты СССР, мои заявления не го­лословные.

ИШХАН МКРТЧЯН

Однажды этапом привезли Ишхана Мкртчяна, молодого человека лет 25, большого патриота Ар­мении, человека с чистой душой и помыслами. Несмотря на жесточайшие избиения за попытку побега из ростовской тюрьмы, он не потерял свой дух. Мне не удалось немного «тормознуть» его, чтобы он немного отдохнул и пришел в чувство, чтобы воздержался от наших голодовок и заба­стовок. В ростовской тюрьме мусора, оказывается, отрабатывали на Ишхане и двух молодых рус­ских пацанах приемы каратэ. Мы накормили, чем могли, дали одежду потеплей, но все равно Иш­хана стали гнать по карцерам, разве мусора так быстро забывают побег?

24 апреля 1985, в день памяти геноцида армян в османской империи, нашли Ишхана повешенным в карцере напротив моей камеры. Перед отбоем он через унитаз (это тюремная «спецсвязь») ска­зал: «Спокойной ночи брат», и больше я его не слышал. А в камере со мной находился Боря Чер­ных, литератор из Иркутска, друг писателя Распутина. Боря первым догадался, что здесь что-то не так, но меня сразу же на другую зону перевели, чтобы я скандала не устраивал.

Вся вина Ишхана Мкртчяна заключалась в том, что он с группой нескольких парней создал моло­дежную группу, они расклеивали листовки. Алексанр Манучарян, историк, интеллектуал, препо­даватель Армпеда писал статьи о горькой судьбе Армянского народа, о том что захваченные тур­ками земли надо вернуть законным владельцам. И где тут криминал?!

Ишхана Мкртчяна везли этапом из Еревана к нам на Урал. В ростовской пересыльной тюрьме в камере оказался «медвежатник», который одним ржавым гвоздем открыл семь дверей, и сбежали ребята из тюрьмы.
Поймали их менты через восемь дней и до полусмерти избили. Избивали даже тех, которые не бе­жали. В итоге смело можно сказать, что забили насмерть, и нет в том клеветы. Одного не судили,  а отправили в дурдом, потому что некого и нечего уже было судить. У Ишхана кровь шла с ушей и кровью мочился, а про третьего беглеца сказали, что умер.

Вопросы, поднятые Ишханом Мкртчяном, актуальны и сегодня – надо вернуть армянские террито­рии. А это может сделать только мощная Армения.

Зашаталась советская власть в 1988, зашаталась капитально, с фундамента.

Через уже нового депутата Ашота Манучаряна удалось добиться разрешения у московских вла­стей на возвращение останков покойного Ишхана, а раньше даже останки не разрешали возвра­щать на родину к родителям. Поехали вчетвером снова на Урал к местам «боевой славы», отко­пали и привезли на площадь свободы Еревана, а дальше в родное село и похоронили с подобаю­щими почестями. А споры убийство это, или самоубийство неуместны. Даже статья существует «доведение до самоубийства». При любом раскладе это является убийством даже, если он сам по­весился. Забили трех молодых пацанов и никто за это не ответил.

Точно знаю одно – безнаказанность рождает новые преступления.

Это мы видим сегодня в России. И не только в России.

ЗОНА 35. АНАТОЛИЙ МАРЧЕНКО –

олицетворение порядочности и несгибаемой воли.

На 35-й зоне я оказался уже во второй раз после гибели Ишхана Мкртчяна. Меня из карцера сразу же перевезли на другую зону, чтоб я шума не устраивал. В первый раз оказался после бунта, когда нас раскидали по зонам, но пробыл там где-то около года. Там я познакомился с очень хорошими людьми Степаном Хмарой (после развала СССР – киевский депутат), Матусевичем, Андреем Шилковым, Марзпетом Арутюняном, Вартаном Арутюняном, который умудрился мне в карцер передать аж целую банку сахара, оказывается, он сахар не ел, а копил в банке, но мне эта банка са­хара очень помогла.

Еще познакомился и подружился с Анатолием Марченко. Он рассказывал мне о преступной дея­тельности Парвуса и Ленина. Это был Человек с большой буквы, и я горжусь дружбой с ним. В ООН, когда стало известно о его гибели, члены всех делегации встали в минуту молчания, и только советская делегация выскочила вон.

Анатолий Марченко на свободе подделал пропуск в архивы и докопался до информации о Парвусе и Ленине, до их истинного лица.

Он отсидел шесть сроков и написал шесть книг. Я с ним работал кочегаром. Зима, холод собачий, ломом бьешь, а от горы угля только кусочек откалывается. Всю ночь трудишься как раб, а утром пришли менты и говорят, еще надо и возле запретки снег убрать. Я говорю ментам: «Ваш снег, ваша запретка, вы и убирайте», сказал Анатолию, что иду в отказ, и он согласился. Короче, полу­чилась забастовка, которую поддержали и другие зеки. В подобных ситуациях администрация разбрасывает зэков по другим зонам и наказывает в карцерах. Меня снова перевели в 36-ю  зону и посадили на 15 суток в карцер, а Марченко,  который к тому времени объявил голодовку. Его, го­лодающего, перевели в Чистопольскую тюрьму, избили и убили, иначе сказать невозможно. Од­нажды разговорился с одним надзирателем, и он сказал: «Мать написала, что жить невозможно, неужели никто не думает об этом? А я ответил матери, что те, кто думает об этом, сидят у нас». Вот и получается, что Марченко мучился за мать этого мента, а он его убил…

Этому предшествовало следующее событие.

Приехали из Москвы два чекиста, вызывают Марченко и говорят: «Пиши бумагу или просто скажи, что отказываешься от антисоветской деятельности – в течение недели окажешься в Мюн­хене».

А Марченко в ответ: «Страна моя и буду жить здесь, а вы все скоро побежите в Мюнхен».

Конечно, товарищи чекисты были в бешенстве, а слова Марченко оказались пророческими. Он предпочел умереть, чем отказаться от своих убеждений.

А еще у Марченко была выдрессированная мышка в кочегарке, и он с рук кормил ее. Однажды прихожу в кочегарку, а Анатолий чуть не плачет, сидит грустный. Я спрашиваю, что случилось? Сволочь кот Васька, мышонка съел. Действительно сволочь. Я Ваське уши надрал и объяснил, что это не по понятиям. Вон за запреткой полно жирных коммунистических мышей – их и лови.

Вроде, понял…

«ВЫ ДУРАК, ГОСПОДИН ПОЛКОВНИК!».

Калмык Жора Эббеев, капитан вермахта, герой социалистического труда
Очередным этапом привезли на 36-ю покусанного конвойными собаками Дорджи Даляевича Эб­беева.

У нас отсиживали с большими сроками еще остатки стариков, участников второй мировой войны. Были власовцы, украинцы из УПА, литовские «лесные братья», белорусские партизаны и т.д.

В отличие от многих, Жора Эббеев был человеком, не сломленным жестокой судьбой, не сотруд­ничал с лагерной администрацией, и я подружился с ним.

Но и многие диссиденты уважали его. Он много рассказывал про войну, и мне было интересно слушать реальные истории за алюминиевой кружкой с чифиром.

Жора говорил: когда немцы вошли в Элисту, то у них уже были разведданные – кто есть кто. Я был из богатой семьи, меня уже знали, взяли на службу в вермахт и я дослужился до капитана, по­тому что был молодой, смелый, не боялся смерти и ненавидел коммунистов. Участвовал в раз­громе большого партизанского отряда, которым командовал небезызвестный Ковпак. Ему с не­сколькими партизанами еле удалось бежать, и он позже сколотил другой отряд. Однажды в Юго­славии мы заняли очень удобную высоту и контролировали дорогу, которая пролегала через уще­лье. Красные танки приехали и остановились вдали, потому что нельзя там было проехать. Целые сутки стояли, потом послали парламентеров для переговоров, чтобы их пропустили – «мы вас не тронем, и вы нас не трогайте, дайте просто нам уйти». Им удалось уговорить немецкого полков­ника, и тот согласился. Целый час пытался уговорить полковника, чтоб глупостей не делал, так как знал на все сто процентов, что русские обманут. А полковник все твердил, что они дали слово офицера. Дурак вы, господин полковник, сказал я, разве можно коммунистам верить, разве можно русским верить? Я приметил для себя лошадь, на всякий случай отогнал вдаль в укромное место и спрятал. А я калмык, мне только одним пальцем уцепиться за лошадь и меня ветер не догонит. Русские войска прошли через ущелье, оказались за нашей спиной и уже с выгодных позиций уда­рили по нам. Девяносто процентов уничтожили, в том числе и полковника. Я оказался в окруже­нии и в ту же ночь бежал на своем скакуне в Италию. После войны оказался в родной Калмыкии, женился, работал в шахте и стал героем социалистического труда.

Герой он везде герой и всегда герой. Несмотря на другую фамилию, контрразведка все-таки разоб­лачила его. Дали ему смертную казнь, но заменили на 15 лет, тогдашний максимум. Предвари­тельно месяцев 6 держали в камере смертников,  где каждый день человек ждет расстрела.

Должен заметить,  что я многих встречал, кто ждал расстрела, и все были они уже немного «с при­ветом», но не в случае Жоры Эббеева.

Да, не все могут выдержать лязг открывающейся двери камеры, когда не знаешь, кусок хлеба ки­нут или расстреляют. Ощущение жуткое.

Так и во время моего суда делают перерыв на 20 дней, сажают в подобную камеру, где малюсень­кая форточка под самым потолком. И постоянно твердят: будь готов ко всему, следователи счи­тают, что ты скрыл многое. Последняя проверка нервной системы. Но не на того нарвались.

Где-то в 1986 году Эббеева стукнул инсульт, и, естественно, администрация не оказывала ника­кого лечения, не знаю, жив он или нет.

Армянская «наглость» дяди Гриши и… офицер вермахта.

Очередным этапом привезли к нам на 36ую зону Авакяна Гришу участника второй мировой войны. Небольшого роста, лет 60-ти коммуникабельный, несломленный, очень спокойный и пре­красный человек, он быстро расположил к себе заключенных. На зоне дали ему работу электрика. Родом он из Капана (горная Армения), был родственником министра химической промышленно­сти СССР Костандова.И когда тот однажды приехал в их село, то родственники стали просить его, чтоб ходатайствовал перед вышестоящими инстанциями за дядю Гришу. Но тот наотрез отказался, заявил, что за такое ходатайство его самого посадят.

Дядя Гриша был в немецком плену. И когда немцы спрашивали у пленных кто какой профессией владеет, то он сказал, что парикмахер (как всегда армяне на все руки мастера).

Рассказывал так: работаю парикмахером, иногда и немцы приходили. Вот приходит немецкий офи­цер, я стригу. У меня была авторучка «Паркер» с золотым пером. Немец увидел, предложил: об­меняться авторучками, на том и расстались. Прошло несколько дней, и я передумал. Встречаю офицера, говорю: «Верни назад мою ручку, я передумал». Немец опешил, глаза расширились, но я настаиваю. Спорим, и офицер возвращает ручку. Потом дядя Гриша оказывается в учебном центре «Абвера».

Должен заметить, он был прекрасным человеком, мне очень помогал и другим тоже, ребята не да­дут соврать. Он не участвовал в наших лагерных акциях, его не лишали посылки и ларька, вот и подкармливал меня после карцера, да и других тоже.

Не помню, откуда-то у него появились семена зелени, которые он посадил возле запретки. Заметил это «нарушение» подполковник Федоров, начальник режима. Была обычная уральская слякоть от постоянного дождя, и Федоров в туфлях начал уничтожать, топтать зелень, чтоб витаминов у нас не было. Но я, как всегда, оказываюсь в нужное время и в нужном месте: «Ну что, гражданин начальник, туфли запачкал, жена ругаться не будет?». Тот почувствовал язвительный тон, заорал на меня. Но я продолжил диалог: «Царский офицер себе бы никогда не позволил такое. Дешевка ты, гражданин начальник». Дядя Гриша по-армянски говорит мне: молчи. Но как молчать перед свиньей? На следующий день меня в карцер, правда, по другой формулировке.

Привезли этапом очередного зека Юру Павлова из Питера. Физик-ядерщик, работал во многих странах, в том числе армянскую атомную станцию строил. Увидел на зоне Федорова и сразу узнал. В Германии, говорит, покупаю журнал «Шпигель», и на всю обложку портрет Федорова с заго­ловком «Палач Урала». Позже я выяснил: во время свидания кто-то из родственников отодрал фото с доски почета штаба, где оформляют свидания, и передал тайно в «Шпигель».

КОТ МИТЬКА И КГБ (БЫЛЬ)

Трагедия и комедия – двоюродные сестры. Комедия на площадке трагедий.
Кота «Митьку» держал художник из Москвы Дмитрий Мухаметшин в своей мастерской. Муха­метшин был участником нашумевшей московской выставки «Свободных художников»,  которая была разогнана бульдозерами колхозным «бульдозеристом» Хрущевым. Кота прозвали именем хозяина. Тот вскоре освободился, и кот стал общаковым.

Я на Митьке осуществлял давнюю мечту детства – стать дрессировщиком, и научил Митьку иг­рать в прятки. Прячусь я, он меня находит, прыгает сзади на спину и уже сам бежит прятаться, а я его ищу…

И вот очередная холодная уральская зима, мы в рабочей зоне. Вижу в окно, как сотрудник КГБ Суровцев зашел на зону с дипломатом в руке. Выхожу, интересуюсь «оперативной обстановкой» на зоне у чекиста (я так язвил с КГБистами, хотя это обходилось мне дорого), а недалеко сидит кот Митька. И когда Суровцев проходил мимо кота, по скрипучему снегу, тот замяукал и за Суровце­вым! И хвост поднял, для антенны, наверно. Я сразу сообразил, что у чекиста в дипломате вкусня­тина, сучню подкармливать. А территория то у нас огромная, хотя всего 70 зеков. Идет чекист по уральскому снегу, за ним кот Митька с ”наружным наблюдением”, а я за котом
контрнаблюдение и думаю: вот сейчас и разоблачим очередного стукача. И точно, кот Митька попал в десятку. Зашел чекист в одно помещение к стукачу и вышел минут через 10 уже без сала. Сидел бедный кот возле двери, ждал угощения, но от сучни, кроме доноса, ничего не дождешься. Ничего Митька, будет и на нашей улице сало! Я издали наблюдаю, страхую кота, чтобы “объект“ не упустить. И вычислил! Позже мы провели очень интересное мероприятие с тем стукачом. Но об этом пока без подробностей…

Эх, жаль, что не было со мной моей спецвидеокамеры для скрытой съемки. Так, благодаря бди­тельности кота Митьки, был разоблачен очередной агент пермской разведки.

«Совершенно секретно!

Экземпляр единственный!

ПРИКАЗ.

За профессиональный нюх и бдительность по выявлению красной коммунистической агентуры кота под псевдонимом “Митька” любить, всячески ласкать и считать своим в доску, несмотря на усы и хвост.

Премировать колбасами и салами, молоком и сметаной. «И на груди его могучей, одна медаль висела кучей».

Всем остальным котам оказывать всяческое содействие Митьке на всей территории покойного

СССР, для выполнения заданий по дальнейшему разоблачению врагов человечества».

В ЛОС АНЖЕЛЕСЕ

Понятия не имел, что пророчества бывают и в наши дни. Например, свидетели Иеговы говорят, что все пророчества прекратились. Нет, они глубоко заблуждаются, вообще никакого отношения не имеют к христианству. Пророчества прекратятся только после второго пришествия. Внима­тельнее надо читать Библию.

Почему я много пишу про тюрьмы? Потому, что там была работа Бога

Решила администрация тюрьмы провести кровавый эксперимент, соединить «Дорм Б» и «Дорм А», в котором заключенных латиноамериканцев 100, а в другом чернокожих тоже 100. Прекрасно же понимали, что они глотки перегрызут друг другу, знали, что у латиноамериканцев полно ножей и заточек. Соединили с черными, и моим соседом по нарам сверху оказался черный парень. И чер­ные и латиносы предупреждают меня, чтобы я был осторожен. Но как будешь осторожным в ма­леньком тесном помещении, где 200 человек будут друг другу глотки грызть? Это нарковойна с улиц Лос-Анжелеса переходит в тюрьмы.

Прошло два дня, напряженность нарастала, в воздухе пахло смертью. Все боялись спать и назна­чили день генерального сражения. Я попытался сыграть роль голубя мира, но не получилось. А драться обязаны все без исключения латиноамериканцы –  кто увильнет от драки, его потом должны избить свои же. Среди них были верующие, заявили, что не будут драться. Потом их все-таки избили. Я другой расы, имел право не участвовать, это не моя проблема, никто меня и не заставлял. Мне было интересно совсем другое. Просто сгорал от любопытства в ожидании оче­редного чуда, и оно произошло. Как поступит Бог? Мне было интересно именно это. Ведь Он обе­щал, что и волос с моей головы не упадет. И Бог поступил следующим образом: вдруг заговорило радио: «Мистер Григорян, зайдите в библиотеку». Полицейский открыл дверь и пропустил меня в библиотеку. Минут через пять завыла сирена, вижу, через пуленепробиваемое стекло как спецназ в касках врывается в камеры с автоматами с пластиковыми пулями. Ну, думаю, началось сражение. Такая же драка происходила и в других «дормах» одновременно, таких дормов было много. В «Лос-Анжелес Таймс» появилась статья «Война в СуперМаксе». Было, по-моему, семь убитых.

Спас, Господи…

ЧАКОВАЛА

Меня заковали цепями в следственном изоляторе «Маджик-маунтан», посадили в комфортабель­ный автобус с туалетом! Это вам не русский воронок, а с мягкими сидениями. Ехать надо было часов восемь, но, когда вокруг пояса обвязывали цепью, я неудачно задержал дыхание и всю до­рогу мучился, трудно было дышать. Ну, ничего, в другой раз учту…

По дороге остановились возле одной бензоколонки. Нам раздали завтрак в бумажных пакетиках. Есть было трудно – руки были прикованы к поясу. Поехали дальше, а там пустыня, ведущая к мексиканской границе. «Чаковала» – это тюрьма на границе с Мексикой, название зверька. Едем по пустыне: одни колючки и кактусы. Вдали вижу высокие деревья. Подъезжаем к оазису, оказа­лось – к тюремному оазису. Огромная тюрьма с громадными водными резервуарами посреди пу­стыни, рядом горы, а за ними город Тихуана, центр наркокартеля и торговли людьми. Через колю­чую проволоку пропущен ток высокого напряжения, на вышках пулеметы против вертолетов и т.д. А за колючей проволокой огромные деревья. Одним словом оазис посреди пустыни, оазис крови. Чистота, джинсовые костюмы и белье, которое меняли каждый день. У каждого свой сейф с кодо­вым замком. Кстати, эти кодовые замки превращались в орудие убийства: засовывали замок в длинный носок и с размаху били по голове, кровь фонтаном. Когда меня переводили в эту тюрьму, один из местных авторитетов сунул мне в карман ксиву и говорит: «Держи, в какой бы тюрьме ни находился, передашь смотрящему и будешь жить без проблем».

Привезли, выгрузили и инструктировали, чтобы были осторожны от змей, скорпионов и таранту­лов. Каждое утро, прежде чем надевать обувь, надо было ее вытряхивать.

В тот же день познакомился со смотрящим, передал ксиву. Смотрящим оказался громадный мек­сиканец весь в татуировках, коса до пят, лайфер (пожизненник) Хосе. На спине татуировка – пове­шенный на дереве человек и пять знаков Х – то есть пятерых повесил. Быстро с ним подружился, играл с ним в шахматы, пили кофе. Я стал чемпионом тюрьмы по шахматам, победил чернокожего парня и стал для заключенных уважаемым человеком. Латинос обрадовались больше меня за эту победу. У них противостояние с черными буквально во всем. Латинос звали меня Грегорио, а бе­лые и черные Грэгом и дали кличку «шахматист».

Назрел конфликт с одним чиканос-черви. Чиканосы – это латиноамериканцы, которые родились в Америке и уже американизировались. Они в глазах истинных мексиканцев предатели, мексиканцы бьют их по поводу и без повода. Вздумал этот несчастный на мне авторитет заработать. После того, как я сказал этому чиканос «пару ласковых», он вызвал меня на драку. А разница в возрасте два раза, и он намного здоровее.
Ну что делать, до освобождения осталось пару месяцев. Если отказаться от драки, моментально потеряешь уважение, так что лучше быть побитым, чем отказаться. Да и срок могут добавить, мало ли кто стоит за этим, якобы случайным, скандалом. Я сгоряча говорю Хосе: «Дай мне за­точку, зарежу чиканос». А он смеется :«Это наша проблема. Скоро тебе домой и не исключено, что это подстава… (он был в курсе моих проблем). Этот чиканос давно напрашивается как сума­сшедший, прекрасно видит, что ты со мной кофе пьешь, и проблемы создает с тобой».

Подозвал Хосе нескольких латиноамериканцев, и стали они шушукаться. Потом один из молодых мексиканцев по имени Чавез подошел к чиканосу и сказал, что он должен драться с армянином, это дело твое, я не могу тебе запретить, но после ты должен драться со мной. ―А причем тут ты? – спрашивает чиканос. Молодой сказал:  «Мне не нравится цвет твоих волос», и отошел. Я смотрю, занервничал чиканос. А вслед за Чавезом подходит к чиканосу, другой молодой, извест­ный в тюрьме как киллер по заказу, Калвера, весь в шрамах. Этот был из Чили и сказал: «Ты после Чавеза должен драться со мной, потому что цвет твоих глаз мне не нравится, я совсем ни люблю такие глаза». То есть получается, я уже вообще ни при чем. Был такой морально-психологический пресс, что чиканос от страха и ужаса еле живой ходит. Куда уж ему драться со мной. Заходим на ужин в столовую.Я сидел за одним столом с латиноамериканцами. Подходит чиканос ко мне и приносит свои извинения публично, громко при всех, чтобы жизнь свою сохранить. На следую­щий день его увезли. Позже мне объяснили, что если бы его не увезли, то убили бы. Я говорю: за­чем? он же извинился. Мексиканцы говорят: конечно же, извинился, но этого мало, нельзя прощать такое, он видел, что ты наш друг и хотел тебе плохое сделать, значит, не уважает мексиканцев, рано или поздно, это где-нибудь проявиться, уж лучше прямо сейчас его убить, где удобнее.

Вот такие понятия, такая цивилизация. Люблю мексиканцев, со многими дружил и дружу.

Была у нас церковь при тюрьме, помещение, где христиане отдельно молились, мусульмане отдельно,  евреи отдельно. Было много видеофильмов на религиозные темы, и я много часов проводил там. Разговорился с раввином, оказалось, что его предки из России, но он не говорил по-русски. Я уди­вился, что  из-за двух евреев один раввин несет службу, вот с кого надо брать пример, не то, что наши армяне. Трижды писал в армянскую церковь, но так и не прислали Библию на армянском. Ну, ничего, читал на английском и шлифовал язык: Библию там бесплатно раздавали, и один экзем­пляр даже привез домой. А еще больше удивился, когда увидел, что из-за двух евреев кошерную пищу готовят. Да, кое-чему надо поучиться у евреев. Не зря же Господь начал свою работу через них. Видите, какое они имеют влияние на американскую власть.

Когда увидел раввин, что я на английском читаю Библию, сказал: у меня знакомый армянин-свя­щенник, я попрошу, чтобы он тебе выслал. Раввин передал армянскому священнику про меня и мою просьбу, но тот так и не выслал. Ну Господь с ним, будет с него спрос от Господа в свое время.

Был один турок из пригородов Стамбула. Даже в самую жару ходил в теплой одежде. Си­дел за убийство с большим сроком, его отец добивался перевода для дальнейшего отбывания срока в Турцию. Спал недалеко от меня. Каждое утро, просыпаясь под музыку из мультфильма «Розовая пантера» (в советской тюрьме через ревун, чтобы вскакивать в холодном поту), кричу ему: «Эй, турок, верни мой Арарат». И так каждый день как бы в полушутку. Турок нервничал, но рта не открывал. Когда зэки поинтересовались в чем дело, то я разъяснил проблему некоторым латино­американцам и чернокожим. Ко мне уже подключились другие и уже получился хор . Услышал однажды чернокожий дежурный офицер, что я кричу, и ему показа­лось,  что турок у меня что-то украл. Правильно подумал. Подзывает дежурный нас обоих и спрашивает: что он у тебя украл? Я, еле сдерживая смех, стал объяснять (как ни старался, серьезной физиономии мне не удалось изобразить), в чем проблема – моя гора Арарат украдена и т.д. Как только надзиратель врубился в проблему, то обрушился на меня традиционным амери­канским матом. Говорит: больше не кричи, а то накажем. Конечно, накажут – американская поли­тика про Арарат украденный не хочет слушать. И скоро турка куда-то перевели, пусть отдыхает пока.

Должен отметить, что многие даже и не слышали про Армению с ее проблемами. А многие знали по землетрясению. Там было много народу из деревень и высокогорных ранчо, где как говорили, даже электричества нет. Часто соби­рались вокруг меня, в том числе и менты. Им было интересно. Я часами рассказывал про Армению, про советские тюрьмы, а надзиратель говорит заключенным: «Кто будет нарушать режим, от­правим в русские тюрьмы». Все хохочут, а у меня на душе кошки скребут. Открывал Библию книгу Бытия 15 гл., где написано про Арарат и про Ноя, они говорят: «Вот теперь понятно кто ты такой». И подшучивает надо мной итальянец-мафиози из Чикаго, Марчелло-лай­фер (пожизненник): «Тебя надо в Аль-Ка-Трасс, эта тюрьма для тебя слишком мягкая». Громадный мужчина лет сорока, длинный шрам по всему лицу, грудь прошита автоматной очередью в области сердца. Рассматриваю входные и выходные отверстия и удивляюсь: как же ты жив остался? А он в ответ: значит, я нужен Богу. Ответ удивил, спрашиваю: как же получилось, что ты, такой могучий мужчина, позволил себе шрам на лице оставить, а он в ответ: «Ты лучше спроси где те, которые шрам оставили?». Понятно, не спрашиваю. После его ответа пару моих свидетельств про Христа рассказал, внимательно наблюдаю за его реакцией. И человек слушает с волне­нием. После этой беседы он сказал: «Если кто на тебя косо посмотрит – скажешь». Даже мексиканцы говорили про итальянцев, они «сумасшедшие». Был другой мафиози из Палермо. Ни с кем не об­щался, замкнутый. Прошу Марчелло познакомить с ним. А он говорит: «Держись от него подальше. Его семью уже перебили, деда с бабкой тоже. Он не жилец, ждет киллера с воли, всех подозревает. За ним скоро придут».

Должен заметить, что отношения зеков и надзирателей там совершенно не похожи на наши. Русский мент ходит на работу и думает, кому бы подлянку устроить. Там нет откровенно враждебного отношения. Но не дай Бог оскорбить мента – изобьют до смерти. Например, утром приходит на работу надзиратель и говорит: «Пощупай мои бицепсы я сильнее тебя». А зек: «Сейчас проверим», и давай силу проверять с ментом. Подходит к нам с Мар­челло дежурный мент,  шутит: «Один шпион, другой мафиози, признавайтесь, что вы замышляете?».

Притащили менты ящик апельсин (срок им вышел), нарисовали на стене мишень и давай стрелять по стене апельсинами. Подошел я, тоже дали поучаствовать. Стрелял я по американской стене апель­синами, вспоминая голодные российские тюрьмы, где апельсина не видел за 12лет. Я выиг-грал, и вечером приносит мент мой приз – «Сникерс». Кормили прекрасно, даже не все доеда­ли, даже мороженое давали раз в неделю. Масло ели не все, говорили – «холестерин». Я говорю: «Давайте сюда ваш холестерин», намазываю на хлеб три-четыре порции, посыпаю сахаром и ем с кофе – неплохой завтрак. За спиной наблюдает офицер и смеется. Говорю: «Это армянский торт, холестерин на арийцев не действует». Тот хохочет от души. Бананы тоже ели не все, обезьяний корм.

Здесь же, в тюрьме, познакомился с чернокожим адвокатом по фамилии Вашингтон.
Настоял он чтоб я написал письма одновременно в (Suprim Cort) Верховный суд США и в газету Лос-Анжелес таймс. Я написал, и вообще никакого ответа, мертвая тишина.
Взбесился черный человек и говорит: «Я гражданин Америки, налогоплательщик, адвокат, и на моих глазах происходит невероятное. Как это может быть, чтоб Верховный Суд ни дал никакого ответа? Этого быть не может!», а я смеюсь: «Свари кофе и я расскажу тебе про Америку, налого-плательщик».

Потом он связался по телефону со своим офисом, сам подготовил письмо от моего имени. Говорит, что схема будет следующая: письмо уже продиктовал своему коллеге, бывшему шефу, хозяину офиса, с кем работал на воле. Тот заинтересовался. Он друг губернатора Калифорнии Пита, а тот через 10 дней будет в Вашингтоне у президента по своим делам и прямо ему на стол.

Держи карман шире, мой черный друг. Прошло время, мертвая тишина. Поинтересовался, а ему сказали, что письмо действительно положили на стол президенту. И опять никакого ответа. Сердится мой черный друг, стал матом ругаться. Говорю: «Не нервничай – там, где начинается разведка, кончается закон. У мистера Клинтона дела по­важнее, Моника покоя не дает, времени нет. Как мужчина я его могу понять. Уж больно хороша журналистка. Не до армянских
писем».

Вздумала администрация тюрьмы однажды сделать эксперимент и воссоединить черных и белых, чтобы вместе на тренажерах тренировались, а то тренировались отдельно – для белых отдельные тренажеры, а для черных другие. Сказали: с завтрашнего дня тренируетесь вместе, а то закроем «ярд», то есть стадион со всеми удобствами для тренировок

Но не тут-то было. На следующий день все отка­зались от тренировок и все ярд – клозд (закрыт), сидите в камерах. Сидим. Продолжалось это неделю, потом снова открыли. Эксперимент не удался. Провал американской внутренней политики, а черные говорили: если сегрегация, то мы деремся. Когда в первый раз началась драка, завыла сирена. Хотел посмотреть, что происходит. Один дружок из Гонду­раса («катрачо», так зовут гондурасцев), так сильно толкнул меня, что я отлетел на землю: «Ты должен лечь, руки на затылок и по сторонам не смотреть, так инструктировали нас, убьют ведь». Действительно, менты начали стрелять в тех, кто стоял на ногах. Стоят на крышах в своих шляпах. Охоту устроили на прямоходящих, там не шутят. А по­том, когда все успокоилось, я спросил у мента, почему стреляли. Он сказал: «А как остановишь драку? – другого варианта нет»

Все ждем боя Тайсона по телевидению. Включено и на английском, и на испанском в разных концах нашего громадного помещения.  Усиленный наряд надзирате­лей, потому что знают, чем закончится. И вот долгожданный бой, где Тайсон побеждает. Бой с ринга переходит в нашу тюрьму от эмоциональных высказываний черного населения, которые прыгают от восторга. Но усиленный наряд ментов быстро справился дубинками.

Встретился в тюрьме (правда, на несколько часов) с одним армянином из Болгарии, стариком уже, но очень большие тяже­сти поднимал на удивление всей тюрьмы и администрации. А он оказывается на олимпиаде в Ме­хико взял бронзу по штанге. Он показал мне свое фото на пьедестале почета. Вызывает его хозяин тюрьмы и спрашивает: откуда ты взялся такой сильный старичок? Тот пока­зывает фотографии на пьедестале почета. И вся тюрьма гудит от восторга, что с ними такая знаме­нитость сидит. В Америке только культ силы ценится, потому что это материалистическая страна. А зеки шутят и говорят: вы что, армяне, все чемпионы? С гордостью говорю: ну конечно же, чем­пионы… и по коррупции тоже.

… За 45 дней до окончания срока отправляет администрация уже в другую тюрьму, таков порядок,  и я попал в Синтинеллу. Это ужасная тюрьма, камерная система, даже в баню водили в наручни­ках. Там царит беспредел, как со стороны ментов, так и со стороны зэков, много крови пролива­ется. Перед моим приездом черные сговорились с латиноамериканцами и напали на надзирателей . Была очень накаленная атмосфера. Я встретил там чернокожего Стива, с которым играл в шах­маты год назад. Поговорили о том, о сем и он мне сказал: «Ты завтра не выходи на прогулку, пла­нируем большую драку. Тебе это все ни к чему, это наши проблемы».

Назавтра не вышел на прогулку. К трем часам слышу вой сирены, ну, думаю началось сражение. И была кровь, кровь и кровь, и человек человеку волк и взбесившийся тигр. Черные надзиратели стреляют в белых зэков, а белые в черных. Белые рабовладельцы привезли из Африки черных как рабов. Те­перь они уже не рабы, а обратно уже не повернуть колесо истории. Получи, Америка бумеранг рабства. Маятник то качается.

ДЕПОРТАЦИЯ

Закончился мой американский тюремный срок. Из Синтинеллы перевели меня в Сан Диего, в эмигрейшн центр. Сказали, что я должен здесь жить неизвестно сколько. Я всерьез испугался, потому что там было много кубинцев, которые годами там сидели. Говорю: Вы с ума со­шли, отправьте меня в Армению», а эмигрейшн-офицер Кастелло говорит: «Твои паспорта уте­ряны, это во-первых, а во-вторых надо сделать запрос, может Армения не хочет тебя принимать»

(Хорошо, что не отправили запрос, а то, точно какой-то бывший гебист сделал бы какую то под­лянку .Один из них, Рудольф Овакимян, сотрудник 2го отдела КГБ, стал после развала СССР замминистра МВД. Это один из тех, кто довел моего отца до инфаркта. Он при­езжал ко мне на Урал и все твердил, зная, что местное КГБ беседу записывает, что меня зря не расстреляли. Он хотел больше русских показать свою верноподданность коммунисти­ческому режиму).

Я заявил, что в таком случае объявляю голодовку». На следующий день появился дядька и представился как работник «Корпуса Мира». Он был ЦРУшник, по задаваемым вопросам стало понятно, и говорит: «Ты напиши, что в Армении меня ожидает пресле­дование – останешься в Америке, семью перевезешь, и вопросами своих финансов займешься, ведь тебе же Америка должна». А я в ответ: «Вашу ЦРУшномать, отправьте меня на родину».

На сле­дующий день паспорта нашлись, и стали оформлять документы. Самолетом до Лос-Анжелеса, другим до Сиэтла и на Москву. До самолета меня сопровождали двое – эмигрейшн-офи­цер Кастелло и женщина. В самолет вошли и ждали пока трап отъедет. Мое место оказалось рядом с женщиной из Сирии. Кстати, только она заметила, что меня депортируют, и я в напря­женке. Предложила выпить, сказала, что мне не помешает. В салоне уже пахло сыром и колбасой, было много шумных армян. У всех огромные чемоданы, а мой весь багаж состоял из Библии и вшей, от которых никак не мог избавиться. Интересно, как только приземлились в Москве, вши как по команде исчезли, осталась одна Библия.

Мягкая посадка в Шереметьево, а в кармане тоже мягко, ни копейки. Вообще-то меня должны были в Ереван отправить, а они в Москву. Но я шума не стал поднимать в эмигрейшн, а то еще передумают.

 МОНСЕНЬОР СВАРИНСКАС

Пока пишу книгу, скончался мой друг, монсеньор Сваринскас в Каунасе. А я хотел к нему обра­титься за помощью для издании книги.

Под конец срока, а это уже 1987г., менты, чувствуя свой по­зорный конец, совсем рассвирепели. Злость срывали на нас. Приведу только один пример. Кровати на зоне были железные, и Сваринскас подложил несколько газет под так называемый мат­рас-лохмотья. И Сваринскаса сажают в карцер на 10 суток за нарушение режима.

В 1988 г. Горбачев досрочно вы­пустил Сваринскаса с условием, что тот непременно уедет из СССР. Мне по­звонили из Москвы друзья, и я полетел провожать друга. В Шереметьево под желтым флагом Ва­тикана образовали круг и встали в молитве под зорким наблюдением людей в штатском, которые нас фотографировали незаметно. Так мы проводили друга.

Он владел семью языками, прекрасно был образован, и я многому у него научился особенно по Библейским проблемам. К нему приставили провокатора Черепанова, тоже из Литвы, и тот посто­янно нервы портил ему. И не только ему, а еще украинцам Мариновичу и другим, на зоне украинцев было много. Разозлился я на КГБшную суку,  созвал всех украинцев в раздевалке ра­бочей зоны и сказал: «Вас много, а я один армянин, даю Вам 24 часа, если в течение этого времени подонок не будет наказан вами, то я сам его накажу, и пусть будет Вам стыдно». Сказал и отошел. Задел за живое, сработало. Через пару часов после возвращения из столовой в рабочую зону, вижу как Саша Загирняк (угонщик самолета), Богдан Ведута из Херсона (солдат, с боем прорвав­шийся в Средней Азии через границу, срок 15лет) и Андрюша Богин из Москвы, накинули на шею стукача веревку и тащат на пилораму. Черепанов думает, что сейчас с него будут обрезную доску делать. Но повесили стукача за ноги, зацепили тельфером под по­толок на уральском морозе, минут 30 повисел. Очередная проверка ментов обнаруживает пове­шенного за ноги стукача и поднимает тревогу, а это серьезное ЧП. Сбежалось все КГБ и оперчасть и начальники разных калибров. Ребят посадили в карцер. На следующий день в столовой Черепа­нов начинает снова выступать, нервируя  зону. Тогда пришлось мне встать и в присутствии ментов поколотить стукача. Меня быстренько скрутили, и тоже в карцер, чтобы никто не подумал, что я организовал и в стороне остался. В карцере надзиратель говорит, что надо было его повесить наоборот. Ведь стука­чей менты еще больше боялись.

Хочу привести живой пример наших дней как я пережил своего истязателя Долматова, начальника политического концлагеря.

В 1988 я с тремя друзьями отправился на Урал, чтобы привезти на родину останки Ишхана Мкртчяна, большого патриота Армении, диссидента повешенного 24 апреля 1985г при весьма загадочных обстоятель­ствах на 36 зоне в штрафном изоляторе. Со мной на Урал отправились Ашот Навасардян, основатель Республиканской партии Армении, Вартан Арутюнян, правозащитник, отсидевший со мной на 36 зоне, Сократ Мкртчян, брат покойного и оператор с видеокамерой, наш друг Ашот Аслибекян.

Прибыли в Пермь. Я сперва на рынок, спрашиваю у торговцев, где тут армяне торгуют, потому что нам необходим бортовой грузовик. Вон там цех армянский,  два брата из Еревана что-то изготов­ляют. Захожу к ним, попадаю к столу. Знакомлюсь, объясняю проблему нашего приезда, и мне го­ворят: нет у вас проблем, поможем всем. Едем в г. Чусовой, я занимаюсь оформлением бумаг, а ребята на завод за цинковым гробом. Потом на кладбище рядом с зоной. Декабрь, мороз, подожгли покрышки, чтобы снег растаял и чтоб светло было. Изготовили цинковый гроб на одном из заводов, у нас было много коньяка и спирта, которые открывали все преграды и спасали от холода. Присутствовал и местный опер из милиции, это об­язательно. Столбик на могиле номер 8, а под ним покоился наш Ишхан. Рядом уже пустая мо­гила Стуса, украинского диссидента, Патриота с большой буквы. Украинцы чуть раньше нас за­брали своего Стуса, а Сократ, брат Ишхана Мкртчяна, даже поскользнулся и упал в пустую мо­гилу Стуса. Наняли рабочих.

Вместе с ними выкапывали нашего Ишхана, чтобы перевезти в теплую Армению. Угощали рабочих и опера тоже естественно. Я все по привычке обращаюсь к менту: начальник, начальник, а он в ответ: вон твой начальник, в нескольких метрах похоронен. Я опешил, как это по­хоронен? он же был молодой, майор Долматов! Пристал к оперу, говорю, что сам хочу увидеть, пойдем, покажи, мои глаза лично должны увидеть это, и он сопроводил меня. Действительно, метрах в 50-ти фото на могильной плите – Долматов, наш истязатель, человек циничный и жестокий. Смотрю и глазам своим не верю, он меня истязал, а я стою над его могилой. Видимо, слишком много знал, и КГБ ликвиди­ровало, это был уже второй молодой начальник концлагеря, первый, Журавков, тоже умер молодым почему-то…

Эта могила была символом поверженной советской власти. Это был тот самый Долматов который приказал ментам срывать крестики с заключенных, которые делал наш лагерный большевик Гриша Исаев. Лично с меня срывали силой. Монсеньор Сваринскас крестики святил, читал молитву. Да, видимо наш монсеньор так освятил наши крестики, что менты не выдержали и первым же этапом на тот свет. Не шути с Крестом, человек, а то больно будет…

После развала СССР и возвращения Сваринс­каса в Литву я поехал навестить его. Не зная адреса, поехал в Каунас. Спросил у первого встреч­ного парня, где мне найти Сваринскаса? Он должен быть на митинге, ответил тот. Увидел я Сваринскаса, выступающего на митинге. Подождал, пока закончит и подошел. Нервы у старика сдали, обнял меня и стал плакать среди митингующих. Литовцы примолкли, молча наблюдая за этой сценой, за будущим капелланом армии Литвы. Блаженны гонимые за Веру…

 РАЗВАЛ ИМПЕРИИ

После развала СССР бывшие сотрудники КГБ и партработники поначалу насмерть перепугались, но потом потихоньку начали приходить в чувство. И тихо-тихо стали перестраиваться, влезли во многие госструктуры, многие разбогатели – главное быть беспринципным и все будет в порядке. В Америке я встретил многих партийных деятелей и сотрудников КГБ, которые как ни в чем не бывало прирослись к американскому образу жизни. Особенно шустрым оказался наш родной комсомол – быстро преобразился в криминальное сообщество. Некоторые стукачи-комсомольцы, аж президентами стали, вот как интересно получается. А о ментах и говорить не приходится, это прирожденный криминалитет. Оказывается, все они всю свою сознательную жизнь мечтали строить капитализм.

Конечно же, империя построенная против Бога, должна была рух­нуть, об этом пророчествовал еще Серафим Саровский. И почему-то вспомнился смешной случай из Питерской школы КГБ. Было какое-то торжественное мероприятие. Выступал молодой энер­гичный майор, замполит. Мы со своим местным Питерским другом успели к тому времени побывать в самоволке и пару пива выпить. И вот после слов замполита, что «мы чекисты, передовой отряд партии, должны быть как Чапаев на белом коне»  и т.д., мой друг не смог удержать хо­хот, сколько я не толкал его в бок. Отчислили его. Было разбирательство, но Ваня, молодец, не сдал меня, что вместе были в самоволке, а то и меня бы тоже за компанию. А парень-то был из чекистской династии, и дед и отец работали в КГБ. Позже я встречался с ним в увольнении, но так, чтоб начальство не засекло. И он говорил, что не жалеет: «Не хочу, как предки тройной жизнью жить, они меня силком в школу КГБ зата­щили».

Другой случай был в армии. Слав­ный город-хутор Урюпинск. И какой умник додумался воинскую часть из 25 солдат дислоцировать в 25 метрах от ткацкой фабрики, где работают «агрессивно настроенные», но красивые казачки. От нашего забора из колючей проволоки оставили одно воспоминание. Лето, тепло, сидим во дворе, и местный наш солдат казак Слава играет на баяне после распития местной «мутняжки» (яблочное вино). А песня интересная, казачья:
Пароход плывет возле пристани
Будем рыбу кормить коммунистами.

Вдруг появился офицер, но хоперский казак не растерялся и переключился сходу на комсомоль­скую песню, пронесло, офицер не понял. Могло ли существовать государство, где народ ненавидел все и вся? Вместо любви Божьей – ненависть. Никакое государство не удержится на страхе.

Освободился в апреле 1987г. Отца к тому времени уже не было в живых. Слава Иисусу, что мать была жива, только тяжело было со слухом, но и то слава Богу. Некоторые родственники, преодолевая страх все-таки стали посещать меня, но многие друзья так и не пришли, и уже позже, после развала СССР, признавались, что им со стороны КГБ было сделано внушение, промывание мозгов.

Через несколько дней приехала из Праги моя прекрасная дочь. Я поехал в аэропорт встречать и думал, узнаю ли я ее или нет? Ведь оставил 3-летнюю, ну а теперь 15-летняя красавица. Но самое глав­ное, что Господь сберег ее, она прекрасный человек, я за нее каждый день молился, и Господь меня слышал. Спасибо Тебе, Иисус Христос, Живой Бог, явившийся во плоти!

Самолет прибыл по распи­санию, эскалатор ползет вниз, на нем моя Наира, и я ее узнаю.

ВОЙНА

Освободился 4 апреля 1987г. Демонстрации за Карабах уже набирали оборот благодаря Игорю Мурадяну, который сейчас тоже забыт. В воздухе запахло войной.

Резня христиан в Сумгаите и Баку начала перекидываться на Карабах. У «азеров» появился «аппетит» к крови, свирепствовал ОМОН в Нагорном Карабахе. Одних армянских охотничьих ружей было недоста­точно. Пришлось самим разрабатывать нарезное оружие и разоружать воинские части. Одним из разработчиков был мой друг Туманян Р., прекрасный инже­нер-механик. Патриотизм и уверенность в свой правоте армянского народа сделали свое дело, и Азербайджан запросил мира, несмотря на то, что они были вооружены до зубов, и их поддерживала со­ветская армия.

Как русским обидно, когда пересматривают итоги Второй мировой войны, так и нам обидно, когда пересматривают Карабахскую войну, а русские нашим врагам оружие про­дают. Их эмиссары разъезжали по всему миру, чтоб найти какие-то рычаги воздействия на армян­скую армию, чтоб остановить победное шествие армян. Рычаг воздействия нашли в Москве и Казахстане. Азеры проиграли, несмотря на то, что на их стороне воевали свыше 1500 моджахе­дов, сотни турецких советников, чеченцы во главе с Басаевым, украинские снайперы и летчики, и было их полное превосходство в воздухе. Но наши солдаты нарисовали на спинах кресты – с нами был Бог.. Как выразился один из наших генералов: «В прошлой войне азеров научили хорошо бегать, ну а в следующей, научим быстро плавать». Большую роль в наших побе­дах сыграл генерал-лейтенант Грач Амаякович Андресян, выдающийся полководец, но забы­тый. Этот генерал добровольно приехал по зову сердца, настроен был на построение се­рьезной армии и не знал поражений, но его почему-то убрал президент Тер-Петросян. Даже азербайджанские источники не скрывали, что знаменитое «освобождение Агдере» это Марда­керт – дело рук российских войск расквартирован-ных в Азербайджане. Проиграв план «Муровдаг», генпрокурор Азербайджана Эльдар Гасанов всю вину проигрыша свалил на майора Салеха Ильясова и на начальника штаба. Учитесь господа, оказывается, войны проигрываются из-за майоров. Когда нам было тяжело, министр обороны В.Саркисян дважды звонил другому генералу-«афганцу» Тер-Григорьянцу, но тот так и не прие­хал, хотя ему звонил даже президент Тер-Петросян. Никого не надо уговаривать Родину защищать, от таких вреда больше чем пользы.

Ми­нистр обороны России, генерал армии Грачев просил прекратить бить азеров: «Они поум­нели, так вы и до Баку доберетесь». Он посадил за стол переговоров министра обороны Армении Саркисяна с турками после провала операции азеров «Муровдаг» 18 февраля 1994 г. Азеры вынуждены были пойти на переговоры, но 27-го февраля снова предприняли попытку наступления в районе Физули. Снова потерпев поражение, с большими потерями вроде бы успокоились, но надолго ли?

ПАНИКА В КГБ

Развал СССР, война в Карабахе. Спецслужбы готовили к вывозу архивы КГБ в Россию и часть поспешно сожгли прямо во дворе, так как специальные печи не справлялись.
Самые ценные материалы перевезли в Смоленск, кстати, и грузинские тоже. На втором этаже армянский архив, на третьем грузинский в одном из зданий Смоленска.
Так что ,господа грузинские христианские братья, в этом вопросе мы тоже обречены на соседство. Россия и Армения являются стратегическими партнерами, и лично я «за»  обеими руками, но это партнерство должно быть на равной, христианской и братской основе. Но то, что мы имеем сегодня, это не брат­ство, а сукинсынство. Армения превратилась в стратегического вассала. Какой-то русский по­литик-недоучка назвал Армению форпостом России. Все стратегические объекты русские прибрали к рукам по дешевке с лег­кой руки Андраника Маркаряна, 10 лет занимавшего пост председателя правительства.

Агент КГБ «Марк» (Маркарян).

В 1972 г. для внедрения в антисоветскую среду пятым отделом КГБ был завербован молодой че­ловек, Андраник Маркарян. Подписку о сотрудничестве с органами КГБ и о неразглашении тайны он дал в гостинице «Ереван». А перед этим, он несколько месяцев находился под наблюдением как «объект разработки». Далее, для легализации и приобретения авторитета в антисоветской среде, на маленький срок специально был посажен в тюрьму в рамках оперативной разработки. В то время я работал в наружной разведке, мы осуществляли слуховой контроль (прослушивание),  наблюдение и т.д. Это был пацан недалеких умственных способностей, и дальше чем ножами вспарывать кресла в кинотеатре, у него фантазии не хватало. К тому же сильно пил и как-то странно разговаривал с закрытым ртом, наверно конспирацию соблюдал. А один из известных диссидентов во время разборки даже плюнул ему в лицо.

Получи Армения премьер министра,  стукача самого дешевого розлива. А Москва по­может продвинуться и закрепиться, оставаясь в тени. Для того и существуют огромное посольство и резидентура. Успех 5-го отдела Армянского КГБ и его начальника полковника Саядяна, в долгосрочной переспективе, налицо. «Марку» поручается сбор подписей против А.Д.Сахарова и «Радио Свобода». В зоне он занимается уговорами диссидентов, чтоб писали помилова­ния и т.д. (Если кому интересны подробности, найдет в книге известного правозащитника Вардана Арутюняна «Инакомыслие в советской Армении» издательство «ВАН АРЯН» 2014 год.).

Позже «Марк» выступит с речью на открытии памятника А.Д.Сахарову. Разве спецслужбы России упу­стят такой кадр? И вот такой ярковыраженный плебей превращается в премьер министра.

Конечно же, Москва его использует на полную катушку, что и было сделано. Такой с крючка не соскочит. Уж слишком много материалов он писал на друзей, которые никогда его не про­стят.

Ресторан «Беладжо» в радости от посещений «Марка». Радуются официанты, радуются музы-канты.  30-40 тысяч $ за один вечер раздает, а вот и крокодила жареного подают – попробуйте ребята, ну, свой в доску. Таких политзеков в природе не существует.
О «Марке» я имел подробнейшую беседу с покойным Ашотом Навасардяном, учредителем Республиканской партии Армении. Я его предупреждал неоднократно, чтобы он не вздумал в игры играть с КГБ, так как случайно встретил «Марка» в Республиканской партии.

Таких «Марков» в КГБ много было, но за время работы в ЦРУ, они для меня не представляли никакого интереса, меня интересовала только агентура, нацеленная на западные страны.

Вот так не обращаешь внимание на мелкого стукачка, а он превращается в крупного аллигатора – необходима люстрация. Эйфория победы затмевает бдительность. Ашот был депутатом, а у меня просто не было времени и возможности находится постоянно рядом с ним. Ашота Навасардяна КГБ ненавидело, особенно один зампредседателя,  мой однофамилец Григорян Г.Г. и Генрих Малхасович Мхитарян, атеист и ан­тихрист до мозга костей.

Ашот Навасардян был бескомпромисным в националь­ном вопросе и не только он один: Монте Мел­конян, Леонид Азгалдян, Мовсес Горгисян и многие другие, которых я прекрасно знал. Бескомпромиссность по национальному вопросу – это смерть в Армении. Работает враг очень успешно и на высоком уровне. А в генеральских мундирах ходит много гореспецов, очень до­вольных, что под суд не попали после развала СССР, а пошли на повышение руками по локоть в крови собственного народа. Какая-то мощная организация планомерно уничтожает лучших. Ну а худших всегда можно купить. Поэтому пример надо брать с евреев. Сначала дол­жен быть создан Моссад, чтобы обеспечить безопасность, а потом – государственное устройство. Иначе вот так – здоровый человек взял да умер. Бывает же такое.

Ашот же проходил медко­миссию, поехал в Европу на какой-то семинар по линии НАТО. И очень «вовремя» умер – уступил место, расчистил площадку для антиармянской деятельности. Так ни один из действительно ак­тивных и не ссучившихся антисоветских деятелей не занял никакой пост. Армяне бегут с родины за куском хлеба, превратились в кочевых цыган, бродящих по всей земле.

Армения превратилась в сверхкоррупционную страну, где царит беспредел ментовской и правя-щей партии. И, кстати, название партии определяли именно в моем доме с Ашотом. Но сейчас я даже не знаю ее местонахождение.

Один только пример: отставные прокуроры и судьи получают свыше 1500$ пенсии, а моя меньше 60$.

Но вот и советские гены стукача Маркаряна не заставили себя долго ждать. Назначают его сына мером Еревана, и даже не прошел год, а он хочет установить памятник Микояну, убийце армян.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

За три месяца перед освобождением заключенный имеет право отращивать волосы. За 15 дней до освобождения на территории зоны встречаюсь лицом к лицу с сотрудником КГБ. Это был новый сотрудник и думал, что он здесь бог и царь. Орет: «Шапку сними!». Я снял и ему в лицо сунул немытой десятилетием, тяжеленной от грязи зековской шапкой. Хорошо, что свидетелей не оказа­лось поблизости. Естественно, карцер, а там, конечно же, волосы постригли. Я сопротивляться не стал, а они этого и добивались специально, очень грубо провоцировали, машинкой били по голове, но я не реаги­ровал. Просидел последние 5 суток в карцере. Как раз 500 суток перевалило и прозвучала команда ментов: «С вещами на выход». Воронок привез до славного города Чусового. Спецконвой состоял из старшего лейтенанта и двух прапорщиков. От Чусового до Перми в родном столыпинском вагоне  в Пермскую тюрьму. Сутки прошли, снова с вещами на выход и в аэропорт в наручниках рейсом Пермь – Москва. В Москве снова воронок встречает, приехали в Лефортово, а там оказывается большой прогресс: ремонт новый и освещение новое. Через сутки снова с вещами на выход и во Внуково, на рейс Москва – Ереван. Наши шумные армяне с любопытством рассматривают меня, думают, что за страшного преступника везут. Сели в самом хвосте самолета, а седой старик, кричит на весь самолет: «Не переживай, как взлетим, будем пить коньяк, ну, думаю, кто будет пить, а кто-то нет». Самолет взлетел. Вижу, по салону идет дед с коньяком в руке, сейчас скандал будет. Дед подошел к нам, а бдительный конвой грудью стал на защиту соцзаконности. Дед скан­далит, пришлось мне вмешаться, уговорить его отойти подальше от греха. Но вот стюардесса лимонад разносит и мне подмигивает, а в моем стакане не лимонад, а коньяк! Ай да дед, моло­дец, перехитрил. Стоит неподалеку и кричит: «Будь здоров!», по-армянс-ки. Буду, конечно, буду, если Господу будет угодно. Оказывется, и в наручниках можно коньяк пить. Так я попал в подвал Армянского КГБ с хорошим настроением, двенадцать лет не пил, и от этих сто грамм меня так укачало, что если бы не сидел, то, наверное бы, покачивался как лист на ветру.

Летит наш самолет навстречу плененному Арарату. Потихоньку разговорился с впереди сидящим молодым парнем, разведывал армянские новости, а он оказался соседом моего друга Ле­вона, сына писателя Вахтанга Ананяна. Уже чудо вырисовывается, мой сверкающий снежный Арарат, а большего мне и не надо. Сделали мягкую посадку, но конвой прибывший встречать из армянского КГБ оказался злее русского, подождали, пока народ вышел из самолета, надели вто­рые наручники на мои худые кости – надо же было показать раболепную верно­подданность, несмотря на то, что даже русский офицер сказал: «Не надо, его срок вышел». Привезли в изолятор КГБ в центре города. И впервые моя нога вступает на территорию КГБ. Камера большая, в ней трое, горела плита, меня сразу же узнал один из обитателей камеры, это был сотрудник КГБ из Иджевана, арестованный за коррупцию, а его начальник был в камере напротив, ну прямо хоть опер группу создавай. Был еще араб по алмазному делу, и тот КГБист постоянно подшучивал над ним, все пугал, что отправят в Сибирь, а меня просил, чтобы я арабу рассказывал про сибир­ские ужасы.

Я немного рассказал, и бедный араб в своем белом балахоне упал на колени и долго молился Аллаху, говорил, что у него 12 детей, неужели не пожалеют? Я его успокаи­вал, как мог. Конечно же, пожалеют, они очень жалостливые, гуманисты дальше некуда.

На следующий день вызывают на беседу быв­шие сослуживцы, став­шие уже полковниками, генералами. Беседуем за жизнь. На дворе уже апрель 1987 и совласть уже шатается. Проявлена великая гуманность, и я выпущен на 2 часа раньше срока. Слава Тебе, Иисус Христос, что ты ни на шаг не отпускал меня, и я на свободе, но не совсем, от красной коммунистической заразы не так просто отделаться. Еще год надзора, и после 8 ч. вечера не имею права из дома выходить.

Еще за полгода перед освобождением вызывали в спец.часть, где комис­сия из администрации и говорят, что мне нельзя в Ереван, только за 100 км. Я говорю: «Значит, в Турцию или в Иран, обьявляю голодовку, решайте сами». Но проскочило, решился вопрос в мою пользу. Встретил меня двоюродный брат, которого, конечно же, успели завербовать. Он меня встретил на машине, и мы поехали домой, где моя изму­ченная мать плакала 12 лет по единственному сыну.
Заезжаем во двор. На повороте смотрю назад и точно: оказывается еду с «эскортом». Значит, профессионализм еще не потерян, это хорошо. А дома мать моя измученная, сохранившая квартиру для меня, чтобы в бомжи не записаться. Мать – это счастье, мать это любовь…

Иногда встречал знакомых. Некоторые подходили, разговаривали, потихоньку в карман деньги совали. Извинялись, что не приходят до­мой, в том числе и сотрудники КГБ, с которыми когда то служил. А демонстрации за Карабах уже были в разгаре, заваруха начиналась,  я, как говорится, с корабля не на бал, а на подвод­ную лодку попал. Можно сказать, из карцера, в прямом смысле, на ак­тивные мероприятия по демонтажу СССР. Влиятельные друзья из ментовских кругов позвонили ментам, осуществляющим мой надзор, и порекомендовали держаться от меня подальше. Менты усекли и отцепились. Правда, дважды КГБ, все же, высаживало меня из самолета. А соввласть-то уже изрядно раскачивается,  не пропал наш скорбный труд.

ПИСЬМО ИЗРАЛЬСКИМ ДРУЗЬЯМ

Иосифу Менделевичу, раввину, бывшему президенту всемирного еврейского форума,

Иосифу Бе­гуну, литератору,

Зефу Залмансону, Дану Аренбергу, который постоянно твердил: «Я б русский не выучил только за то, что им разговаривал Ленин».

Кстати, где Юра Федоров?

Привет вам и вашим семьям. Желаю крепкого здоровья и много долларов, а на худой конец евро. Мои искренние собо­лезнования семье покойного Кронида Любарского (кандидат наук, астроном) и семье покойного Андрюши Шилкова(диссидент,  журналист). Я соскучился по вам. Как вам живется, давно не чифи­рили, давно утюгов не изготовляли, давно каши не ели. Нет на вас капитана Рака, вот найду его и привезу к вам в Израиль, чтобы жизнь медом не казалась. Может, организуем совместное произ­водство, а то я могу разные работы делать, хотя в настоящий момент безработный, могу и по спе­циальности…не забыли что я профессионал? Могу бочки катать, а могу и не катать. У меня все нормально, я и дед, и отец, несмотря временное отсутствие финансов

С Кронидом Любарским я встретился во Владимирской тюрьме, общался через «коня» по тюремной спецсвязи. Кронид все мечтал организовать «Владимирский процесс» наподобие Нюрнбергского. Что я хочу сказать вам господа. Когда мы были на зоне, вы все признавали армянский геноцид, ну и что теперь случилось? Может, резкий перепад температурного режима подействовал на ваше серое вещество. Или вы живете и дей­ствуете по еврейской поговорке «Не будь справедливым,  а будь умным»? Я вас всех знаю как лю­дей, для которых истина дороже всего, именно этим все мы отличались от остальной массы лю­дей. Политическая целесообразность не должна перевесить истину. Кровь двух миллионов армян вопиет. Скажите свое слово, какого … воды в рот набрали? Вообще-то, эта книга не о гено­циде армян в османской империи. Кстати среди главарей османской банды много было и еврей­ского происхождения, как например Юсуф-паша,  Джемаль-паша. Вначале был геноцид армян в османской империи, в результате чего мы армяне потеряли громадные территории. А ваш холокост резко отличается от нашего потому, что вас уничтожали на чужих разных территориях, и ценой большой крови вы обрели государство Из­раиль. А нас изгнали и уничтожали на нашей исторической земле. Нет-нет, эта книга совсем не о этом. Господа, я вас люблю и уважаю потому, что все вы достойно отсидели срока и не ссучились. И куском хлеба делились. Вот анекдот вспомнил. Стоят два котла, в одном варятся армяне, а в другом евреи. Возле еврей­ского котла полно чертей, контролирующих обстановку – если кто-то хочет вылезти, то черти тут же сбрасывают его вниз, а возле армянского котла ни одного черта нет. И говорит один еврей черту: «Что вы все здесь собрались, идите к армянскому котлу, там ни одного черта нет». Черт отвечает: «Если один армянин захочет вылезти, то другие его за ноги обратно втянут, так что, там черт не нужен, а вы друг на друга карабкаетесь, помогаете и вылезаете».

У вас очень мощная диаспора, помогающая всем евреям. Я сам видел в Америке и сам ощутил. Мне в Нью Йорке даже повезло – с Ваней Ковалевым был на «лестнице Щаранского», оказывается, есть такая лестница. Ему тоже при­вет, я его видел одним глазом на 35-й зоне, и меня сразу же увезли. Даже от работы отказался, чтоб попасть в ШИЗО и с ним поговорить, но, на сей раз, чекисты умнее оказались и перевезли об­ратно на 36-ю и там посадили в карцер. Натана тоже сильно гнали по ШИЗО.

Будучи пустынной страной, вы умудрились занять первое место в сельском хозяйстве, нам, армянам, есть чему научиться у вас, вы экономите каждую каплю воды. Зато в шахматах мы чемпионы. Не знаю, в курсе вы или нет, но я успел и в США посидеть,  ЦРУшная сволочь оказалась сволочнее КГБшной. Представляете, это хамло вздумало меня вербовать против Арме­нии! Впрочем, это то же самое дерьмо, только горшки разные. Но я жив здоров и очень счастлив.

ГОЛЛИВУДСКИЙ АРЕСТ

Я жил в Голливуде, по адресу Кингслей 16-16, ждал, пока ЦРУшники свяжутся со мной, чтобы мне предстать перед сенатской комиссией по разведке. Время шло, молчание. Звонил пару раз в Ленгли, а там отбрехивались: завтра…
Поступил на работу в цех по изготовлению золотых изделий, ведь надо было на что-то жить, а то долго сидел на шее друзей. Вместо ЦРУшников стали приходить девицы из ФБР. Первой появи­лась Дебра Эванс, чернокожая с белой напарницей, с белоснежной дежурной американской улыб­кой. Стучат в дверь, я открываю, они свои удостоверения мне в лицо. Заходите, подружки, поболтаем. Говорю: «Вы заменяете сенатскую комиссию по разведке? Совсем даже неплохая комиссия, будем работать, но я ждал не вас». А их интересовало одно – насколько серьезны мои намерения встречаться с сенатской комиссией по разведке. И насколько далеко я пойду. Кто они такие из ЦРУ или из ФБР,  я не знаю, и проверить нет возможности. Когда я служил в КГБ,  у меня тоже было несколько удостоверений, в том числе и ментовских. Никакого разговора не получи­лось: все хи-хи, да ха-ха. После их ухода начал анализировать ситуацю и всерьез обеспо­коился. То же самое сказал бывший советник Рейгана Теван: «Это плохой признак, на их улыбочки не обманывайся». Еще раза три-четыре приходили в другом составе. А соседи-армяне все удивля­лись и спрашивали, что за девицы? Я говорю, что любовниц принимаю сразу по две.

В этот день утром я разговаривал по телефону с человеком по наводке одного спецагента ФБР и речь шла о крупной сумме денег. Значит, разговор записан,  а назавтра вечером должна была состояться встреча, но возможны проблемы. Так идти ли на эту встречу? И я решил пойти, так как никакого криминала нет, тем более, что этого человека я вообще не знал и до сих пор не знаю. Бросил жребий и пошел на встречу с человеком в Ролс-Ройсе. И опустился рядом вертолет, а на земле вой сирен и множество оружия, направленного на меня. Окруженный какими-то вооруженными людьми, лег на землю. Я лежал на про­клятой американской земле, получая удары. Надели на меня аж два наручника и куртку порвали

ДОРМ “Б”

Итак, я очутился в следственном изоляторе, а основанием послужило неосторожно сделанный те­лефонный звонок, к которому меня подвел один спецагент ФБР
Незнание законов США. На этом они сыграли. А цель была следующая: я не согласился работать против Армении и России, а их очень интересовали лазерные разработки, они просто помешались, как маньяки на этих лазерах.

ЦРУшники убедились, что им уломать меня не удасться и решили скомпрометировать, напу­гать, пришить криминал. Из полицейского участка Пассадены переправили в следственный изолятор «Маджик маунтан» (Волшебные горки). Должен заметить, что переправляли хорошо, на комфортабельном автобусе, не то что советские воронки. Заковали в цепи по-четверо с чернокожими как во времена «Хижины дяди Тома» и поехали в путь-дорогу. В дороге на меня напал дикий смех. Мои черные дру­зья по цепи оказались верующими и сказали: «Прекрати смеяться, давай будем молиться». Мы помо­лились. Приехали в тюрьму. Нас расцепили и распределили по камерам. И я очутился в «Дорм-Б», это камера на100 человек в латиноамериканском корпусе. Меня встретил «смотрящий» Мартин, мек­сиканец. Он сразу понял, что я другой, не из ихних то есть не «пайса». Месяца через два меня тоже называли «пайса» (это значит «свой парень», в это понятие входят все латиноамериканцы, кроме аргентинцев). Ну пайса так пайса, пусть зовут хоть горшком, лишь бы в печь не ставили, как утверждает русская поговорка. Мартин поинтересовался моей статьей. Она оказалась очень даже уважаемой «эксторшн», то есть рэкет по-нашему. Он показал мои нары на очень хорошем месте ,несмотря на то, что администрация сама назначала места. Все латиноамериканцы – молодежь, связанная с криминалом. Чуть позже, когда Мартин узнал, что я и в русской тюрьме побывал, то совсем зауважал и каждый день приглашал на кофе, что считается почетным. Жаль, чифира не было. Сказал: живи спокойно, ни во что не вмешивайся. А у них каждый день разборки с мордобоем. Драки происходили после ужина, организованно: отодвигались нары, чтобы места побольше было, Мартин был судьей, разде­вались по пояс, никто не имел право вмешиваться. Нельзя было пользоваться ножами, когда лати­нос против латинос. Ножи шли в ход только во время драк с черными. Интересно, что зла не дер­жали, на следующий день снова в карты играли. Рядом, через пуленепробиваемое стекло, был «Дорм А», а там только черное население. Вместе держать нельзя – друг другу глотки перегрызут. Драк слишком много каждый день. Ножами и заточками пользуются, в основном, латиноамериканцы. Нарковойна с улиц Лос Анжелеса переходит в тюрьмы и как я понял подогревается спецслуж­бами. Я много на эту тему беседовал и с черными, и с белыми, и с цветными всех мастей и оттен­ков. Разделяй, чтоб властвовать… СССР развалился из за национальной политики, США разва­лится из за цветной политики несмотря на то, что черный президент . Этим никого не обманешь. Латинос с утра да вечера играли в карты, карты раздавали менты в неограниченном количестве. Поднимался мент на стол и швырял карты. Интересно, что во время игры никогда не шумели, у всех серьезные лица и крайне редко улыбались. И не дай Бог, кто-то схалтурит, ему конец. Одна­жды шмон, врываются менты и давай бить всех подряд дубинками. Я играл в шахматы с парнем из Бразилии. Здоровенная женщина робот-мент дубинкой огрела нас сидящих за шахматным сто­лом, шахматы растоптала. Обнаружили 21 заточку. Но причем тут я? Я подружился с «Риго» – Ри­голетто из Никарагуа. Он немного играл в шахматы, и я с ним иногда играл. Через пару дней при­везли крупного‖ человека Оскара из Медельинского наркокартеля, Колумбия. Его обвиняли в том, что он менеджер американского направления картеля, но он выкрутился,  даже магарыч сделал, четырех человек пригласил в том числе и меня,  а магарыч-то – кокаин. Я говорю: «Ты что, решил из меня наркомана сделать?». Все рассмеялись. А многие лати­нос с завистью наблюдали, для них было удивительно, что человек в тюрьме от кокаина отказыва­ется. Я сказал: «Такой серьезный вопрос обмывается только коньяком, я просто пошутил». Через пару дней Оскар зовет в уголок дальний, и я опешил – вижу бутылку виски на полу, это специально, чтобы со мной отметить. Конечно, отметили, да еще как! Там я бросил курить, потому что было запрещено, воспользовался случаем, как говорится, нет худа без добра. Одна сигарета стоила два доллара. Берет надзиратель на работу пару пачек в карман, вот и надбавка к зарплате, Америка давно коррумпирована. В последующем я с Оскаром подружился, он мне очень помог, а я обучал его шахматам. И мне дали кличку «шахматист»,  латиноамериканцы любят клички да­вать, и уже и в других тюрьмах, куда меня переправляли, эта кличка укрепилась за мной тем бо­лее, что стал чемпионом по шахматам. Оскар увидел, что я в затруднительном материальном по­ложении и дал мне деньги на карманные расходы и адвоката. Его адвокат помогла мне очень серьезным образом. Ведь после моего ареста в кармане было всего 20 долларов, адвокат в США дорого стоит, а  хороший адвокат совсем дорого. Тем более, что суд мне назначил залог 200 000$. Прекрасно знали, что все мои деньги у ЦРУшников. В принципе, если адвокату хорошо за­платить, много может сделать. Ему наплевать на закон. Адвокат оказалась женщиной, Мадлен, она была тоже колумбийкой и держала адвокатскую контору в Беверли Хилз, это самый дорогой район Лос-Анжелеса. Оскар дал ей по телефону мой номер на пластиковом браслете, намертво прикрепленном к руке. Через несколько дней пришла на свидание, и я че­рез стеклянную перегородку, через телефонную трубку рассказал про свое дело. Она внимательно выслу­шала, задала несколько вопросов и сказала, что через неделю снова придет. Через неделю пришла: «Когда ты мне рассказал про свою историю, я подумала, что ты сумасшедший. Но мне люди расска­зали про тебя, у меня имеется кое-какая информация, и потому я здесь. Ты в очень опасной ситуации находишься. Не исключено, что попробуют от тебя избавиться. Я всех нюансов не знаю, а уточнить крайне сложно. Знаю только то, что связано с каким-то провалом в России,  поэтому ты и здесь. Многое непонятно в твоем деле. И вот что надо сделать: ты до конца говори, что невиновен, а когда будет последнее слушание суда, обязательно скажи, что виноват, признай себя виновным. И тогда больше двух лет не могут дать никак. Если скажешь невиновен, то будет суд присяжных и, если они признают виновным, то получишь 20 лет .У меня такое ощущение, что они именно этого и добиваются».

Да, Америка, задала ты мне задачку, спасибо за совет, Мадлен, разбогатею – расплачусь. Она сказала, что сама готова взяться за это дело, потому что уж очень интересно, но моя судьба решается в Ленгли. Позже Мадлен передала, что браться за это дело – это значит ис­портить отношения с ФБР, а у нее с ними постоянные вопросы и задачи.

Я вернулся в камеру и все рассказал Оскару, спросил, а вдруг это подстава, а вдруг она сотрудничает с ФБР? Но Оскар категорично сказал, что это исключено. Она с ними сотрудничает, но для нас. Не бойся, делай как она го­ворит, ей же жить не надоело, у нее двое детей. Она прекрасно понимает, что в случае чего, только смерть. Семь месяцев меня мурыжили по судам и сами не понимали, что делают. И каждый раз давали «паблик лоера», государством назначенного адвоката. И вот последнее судебное за­седание. Судья спрашивает, считаю ли я себя виновным? Я говорю: конечно, виновен, да еще как виновен, совсем виноват дальше некуда,  хоть в книгу рекордов Гинесса по виноватости. Судья, полненькая женщина, аж рассме­ялась. Только прокурор как-то по-американски ухмыльнулся, и я получил два года, из коих семь месяцев уже прошло. Вернулся в камеру, все рассказал. Друзья обрадовались за меня. Собирались возле меня и просили, чтобы рассказал про русские лагеря. Я часами им рассказывал. Даже менты присоединялись к нам, интересно было для них. Там же в камере было несколько душевых кабин. Было жарко, несмотря на кондиционеры, каждый день мылись по два три раза. Когда заходили в душ, надо было куда-то девать деньги и все у меня оставляли, я был самым доверенным лицом. Сделанные из ниток мешочки для денег, изготовленные мексиканцами, вешали на шею, так что временами я был весь увешан мешочками с долларами. Однажды Мартин говорит: «После ужина будем избивать одного типа, который изнасиловал и убил 8-и летнюю де­вочку. Маньяк, по телефону сообщили. А ты отвлеки ментов разговорами». Я знал этого че­ловека, лет 30-ти, странный и молчаливый, первый маньяк, которого я видел. После ужина я взял ментов на себя и отвлек, а мексиканцы превратили его в кровавое месиво. Правда, иногда менты и сами делали вид, что ничего не замечают.

Снова «Дорм Б»

Это случилось через несколько дней после того как я оказался там и начал осозна­вать, что случилось со мной и почему такая чудовищная несправедливость? Почему такая чудовищная подлость? Что я делаю здесь, среди наркоманов, насильников и убийц. Почему я в тюрьме, почему я весь завшивел? Неужели провал моей миссии? Нет, проигравшим я не вернусь на родину. А подобная миссия выполнима только с Богом, это я сейчас понимаю. Должен отметить, что в русских тюрьмах тоже вши разгуливают, но за 12 лет лично я ни одной живой вши так и не увидел. Семья не знала, где я, что со мной случи­лось, думали, что уже нет в живых. Был забыт и отвержен друзьями, родственниками, руководством Армении, отвержен даже армянским консулом.
Мне удалось дозвониться до армянского консула. Он сказал: перезвоните через 2дня. Звоню через два дня, а консул говорит, что я его уже беспокою,  «нехороший человек».

Его послали в Америку консулом, чтобы он защищал интересы граждан Армении, а он после второго звонка го­ворит, что его побеспокоили. Я просто вынужден был пару ласковых слов сказать на армянском и разъяснить его работу, что именно для того он и находится в Америке, чтобы его беспокоили. Не для бизнеса он находится в Америке. Вот так получается: отправили человека в Америку консу­лом, а не разъяснили его служебные обязанности. Наверное, чей-то родственник, в Армении не такое еще бывает. За меня хлопотал только правозащитник Вартан Арутюнян и Ашот Навасардян после того как жена тревогу подняла. Для сравнения привожу пример с консулом Норвегии, которая пришла на свидание к зеку и  плакала в прямом смысле этого слова оттого, что не могла перевести в Норвегию моего друга, гангстера Зорана, серба по национальности. Вот она – человек знающий свои служебные обязанности. А помимо прочего и ЧЕЛОВЕК.

КРОВАВЫЙ АРМЯНСКИЙ КРОССВОРД

или

ТЕМНЫЙ МИР МЕЖДУНАРОДНОГО ШПИОНАЖА

Я хочу сказать, что именно является причиной, по которой я оказался в тюрьме США, почему та­кое произошло по отношение ко мне. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтоб понять, что тут что- то не в порядке. Агент ЦРУ отсидевший долгий срок в коммунистической тюрьме, приглашается в США и оказывается в тюрьме. Так просто не бывает. Дело в том, что в 70х годах, ЦРУ оборудо­вало подмосковные леса спецтехникой закамуфлированные под деревянные пеньки. Люди стар­шего поколения, возможно, помнят в «Известиях» статью «Березовые пеньки в сосновом лесу». Я имел определенное отношение к этим «пенькам»,  и сообщил, что советской контрразведкой они об­наружены, то есть был провал операции и слишком серьезной операции, слишком дорогостоящей. Меня немедленно переключили на расследование причин провала, а провал был из Вашингтона, но кое-какие следы можно было отыскать в Москве и выйти на Вашингтонского «крота». Это была очень дорогостоящая операция ЦРУ в то время. Советские каждый тот пенек оценили в полмиллиона долларов. На самом деле они стоили больше. Но не в этом дело. Дело в том, что эти пеньки имели двойное предназначение: во-первых, сбор информации и передача через спут­ники в Центр, а во-вторых, в случае военных действий, корректировка стратегических ракет с ядерной начинкой, чтоб не пролетели мимо заданных целей. Но больше всего ЦРУ интересовала утечка информации, интересовал «крот», работавший на СССР. Подозрения ЦРУш­ников падали на политические круги, на Белый Дом. Мне было поручено оставить все дру­гие вопросы и заниматься только этой проблемой. Было сказано, не останавливаться ни перед чем, ни перед любыми расходами, а любую необходимую технику подгонят. Внутри КГБ лично заместите­лем председателя КГБ СССР Цвигуном распространялась информация, что это лесник случайно обнаружил эти пеньки. Именно это настораживало. Потому что, если на таком высоком уровне дезинформацию пускают в оборот, значит это уже серьезно. И не исключено, что
самоубийство Цвигуна связано именно с этой проблемой. Я не мог знать, какие игры идут в больших кабинетах, в эту ерунду не верил, это обычная дезинформация, и продолжал свою работу. Должен сказать, что я человек очень удачливый в оперативных вопросах. На ловца и зверь бежит, и мне удача в очередной раз улыбнулась, я быстро стал приближаться к цели с опережением графика. И буквально два шага осталось до цели, но именно в этот момент я был арестован. Моего агента, которого я послал в Москву через Ленинград, задержали в самолете, он получил 10 лет, отсидел, скончался в США. Он должен был передать одному человеку несколько слов. А дальше оставался последний шаг, я бы рас­платился и завершил. Я его использовал в темную и слава Богу, он сам ничего не понимал, не владел информацией, что сберегло меня от катастрофы. И вот, в США встречаюсь с че­ловеком, который при Рейгане работал советником . Это был уже тогда очень пожилой армянин. Думаю, можно писать. Когда я рассказал ему свою историю, он сказал, что дней через 10 мы снова встретимся и поговорим. Встречаемся в одном из кафе Лос-Анжелеса, и он мне говорит: «Я тебе не поверил поначалу. Но вот я встречался с некоторыми друзьями из высокопоставленных эшелонов власти, и тебя, как армянина, очень прошу, не копайся в этом деле, слишком опасно, уезжай об­ратно. Тебя определили крайним и многое списали, ЦРУшники свои ошибки, свой провал списали на тебя. Многие до сих пор занимают высокие посты и никогда не позволят тебе раскрутить это дело. Люди получали и звания и премии и должности и т.д.». Несколько раз он настоятельно просил уезжать, даже предложил билет купить, если нет денег. Но я сказал: «Нет, пока не встречусь с сенат­ской комиссией по разведке, не уеду». Тогда он сказал: «Мне тебя искренне жаль». Через несколько дней я оказался в американской тюрьме. Такова жизнь: одним сидеть в мягких креслах, а другим разгребать дерьмо. Рабочие лошадки в разведке всегда страдают. Кстати, чуть-чуть о моем деле, еще в красные времена, ленинградский профессор Николай Яковлев написал в своей книге «ЦРУ против СССР». Это тот профессор, которому покойный Андрей Сахаров публичную оплеуху вле­пил за клевету на его супругу. Молодец Андрей Дмитриевич, был бы я рядом, свою долю оплеухи тоже бы влепил. Эту книгу с радостным сердцем подарил мне чекист, обслуживающий 36ю по­литзону Суровцев, прямо в карцере. Вот, мол, мы какие хорошие, а вы отщепенцы. Он не понимал, что быть отщепнутым от дьявола прекрасно. Может, после развала СССР, он понял, не знаю. Тема разведки присутствует и в Ветхом и в Новом Завете. И израильтяне хорошо усвоили урок. Потому у них лучшая разведка в мире. Вот беседую с оперативником из МОСАДА, с которым еще много лет назад сложились приятельские отношения. «Мы хоть и тесно сотрудничаем с ЦРУ, но никогда не доверим им свою судьбу. Никогда нельзя пускать друга,  хоть и самого хорошего в спальню своей жены». Учитесь, украинцы, у Богоизбранного народа. Украинское СБУ предоставило офис ЦРУ прямо в своем здании, не могу в это поверить, но, если это правда, то принимавших такое решение необходимо поджарить, потом подвесить и только потом под гильотину. Зла не хватает на вас, украинцы, ваши генералы с ума посходили.

Должен отметить что и в разведке ляпсусы происходят. И эти ляпсусы в отличие от других профессий стоят жизни людей. Приведу пару примеров с противо­положных фронтов. Оператив­ник-полковник обслуживающий американское посольство в Москве, связывается с американцами и предлагает свои услуги. В ЦРУ не поверили и сдали. Сообщили, что расстрел, но заживо со­жгли, лично смотрел видео, по-моему, это был он именно, а, может, Пеньковский, а, может, По­пов. Впрочем, какая разница? Это был живой человек.

Двое в синих халатах несут носилки с человеком, намертво привязанным веревками. Подошли к большой печи и прислонили верх ногами к стенке печи, открыли дверку, показывают большим планом бушующий огонь, закурили и смеются. Большим планом показывают лицо, на ко­тором ужас. Потом поднимают, заталкивают в печь и крышку закрывают. И все. А решение-то по такому серьезному вопросу, как контакт с сотрудником КГБ, принималось в Вашингтоне на самом высоком уровне. И я говорю американцам: надеюсь, со мной такое не случится? А они говорят, это трагическая ошибка. Кстати, этого полковника сняли в поезде Москва-Ереван – почувствовав не­ладное, он решил уйти за кордон, но не успел. В разведке вовремя унести ноги это уже геройство . Другой случай из практики доблестного КГБ. Посылает Лубянка книгу с шифрами в Америку агенту. И забывают в книге самый секретный документ. Маленький листочек бумажки с жирной красной по диагонали полосой, где все настоящие данные агента. На тот раз агенту повезло, бу­мажка попадает к нему самому, и он возвращается в Москву. Попади эта бумажка в ФБР -неизбеж­ная смерть. Оперативнику, допустившему такой ляпсус, можно не позавидовать. Голову наверняка отвинтили .

Опишу еще один ляпсус, но свой. Впервые начинают показ фильма «17 мгновений весны», и я так увлеченно слежу за фильмом, что пропускаю сеанс радиосвязи из Греции. Дальше по-другому каналу связи прошу ЦРУшникам изменить гра­фик, так как время показа фильма совпадает с моими радиообменом. Штирлиц виноват. Его надо в подвал к дядюшке Мюллеру. Но, опять таки, нет худа без добра. Порой нам кажется, что произошло несчастье,  но, по прошествии определенного времени понимаешь, что это несчастье оборачивается удачей – мне казалось, что Штирлиц помешал, а он, оказывается, помог – я пропустил очень опасную встречу, что понял уже во время следственных дей­ствий.

ПРЕВРАЩЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА В ОБЕЗЬЯНУ

Однажды прогуливался по Лос-Анжелесу. Вдруг вижу – прохожие остановились и смеются над абсолютно голой парочкой,  разукрашенной во все цвета радуги. И только одна пожилая дама набросилась на них своей сумочкой. Потом к ним подошла другая парочка в форме Адама и Евы и, обменявшись дамами, они продолжили путь, почему то с гордым видом.

Я подумал, что же они хотели этим сказать: Может, действительно Дарвин прав и определенная часть человечества все-таки произошла от обезьян….

И смешались сыны человеческие с сынами БОЖЬИМИ…

ДАУН ТАУН ДЖЕЙЛ

Однажды из Дорма-Б меня забирали на этап. Как всегда заковали в цепи и привезли в Даун Таун, где у них центральный Джейл (следственный изолятор) громаднейших размеров. Там я уже был раньше. Раздели догола и шлангом поливали, как слонов моют. Видимо, это оста­лось в память о рабовладельческих временах. Я вижу строй голых мужиков лицом к стене, а женщины надзиратели почему-то особенно активничают, то моют, то считают, то документы заполняют. У тебя, Америка, нет женщин, у тебя они роботы, человек пре­вращен в робота.

Привезли меня оказывается для следующего: отпечатки пальцев брали на огромном компью­тере. Ставишь ладонь на стекло и, пожалуйста, отпечатки готовы. Со всего мира сотни тысяч про­шли через это, ну и у меня взяли отпечатки, зафиксировали в самом начале во время ареста. Спрашиваю, зачем привезли, у меня же брали отпечатки, а конвойный от­вечает: пропали твои отпечатки. Я спрашиваю, это часто случается? Он в ответ: нико­гда.

Привели меня в тот же самый знакомый длинню­щий коридор снова брать отпечатки. Держи карман шире мент американский, компьютер отказы­вается брать мои отпечатки. Раз пять пробовали, не получилось. Приковали к длинному стулу и говорят: ты жди, тут что-то не так, позовем специалиста. Минут через 20 пришел специальный офи­цер, обслуживающий комп. Снова подвели меня к компу,  снова не берет. Снова приковали к стулу, жду. Пропустили человек 50, чтобы очередь не накапливалась. И снова не бе­рет компьютер, менты уже занервничали, ругаются меж собой. Говорят: откуда этот взялся на нашу голову, не поймешь, то ли ЦРУшник, то ли КГБшник и матом ругаются. Специалист гово­рит: наверно руки грязные, надо помыть. Повели руки мыть. Снова не берет. Человек 50 снова пропустили, у всех берет, а у меня не берет. Я со смеху просто падаю, сил больше нет, и говорю, что у нас в КГБ придумали специальное средство, чтобы отпечатки невозможно было брать. Меня хлебом не корми, дай над ментами шутки шутить. Снова при­ковали к стулу, чтобы очередь не накапливать. Вот так, у всех берет, а у меня не берет, очень ум­ный комп. Прошло еще около часа, я прикован к стулу. Надоело уже. Снова приходит специалист и говорит: я сам должен тебе руки вымыть. Пожалуйста, хоть ноги мой. Моет лично мент мои руки специальной жидкостью. Все равно не берет компьютер, молодец. Снова приковали к длинному стулу. Снова человек 50 пропустили. Тогда менты совсем растеря­лись, уже не знают, что делать, хотят меня обратно в камеру. А в этой камере было очень нехо­рошо, очень грязно. Впереди четверг, мне хотелось в пятницу поскорее в свою тюрьму. Сижу, прикованный к стулу, а рядом приковали еще какого-то чернокожего. Я ему рассказал, и он тоже давай смеяться. Но мне уже не до смеха. И начал молиться, чтоб взял комп мои отпечатки. Через несколько минут говорю ментам, попробуйте снова. И чудо, комп берет мои отпечатки.

… Привели меня обратно в камеру, а там оказались два громадных амбала. Что-то подсказало, лучше прикинуться, что языком не владею. Переговариваются амбалы, чтобы ночью снять  золотой зуб, была одна коронка у меня. Снимете, как же, откуда им было знать, что я прошел Владимирскую академию криминальных наук. Ну, конечно же, не уснуть. Пришлось мне сломать очки и вытащить проволоку, чтоб без глаз им остаться на всю жизнь. Грешным делом подумал, что это ЦРУшная затея. Хотя, кто знает, потому что закончилось снова вмешательством Господа. Итак, глубокая ночь, а мне не до сна, весь в напря­женном состоянии. Вдруг один из амбалов поднялся с нар. И в этот момент дверь открывается и надзиратель говорит: «Мистер Григорян, выходите», и переводит в камеру напротив, где было сво­бодно. И это в четыре часа ночи, такого не бывает никогда. Ну, я перевелся туда и спо­койно заснул. Только очки жалко. Наутро слышу разборку надзирателей. Спрашивают: почему Григорян находится в этой камере, его место в другой, а надзиратель говорит что-то, оправдыва­ется. И когда выводили меня на этап, на секунду подошел к камере амбалов и говорю: ребята за золотом надо в Клондайк, а вы в Калифорнии, и у них сразу появились внутрикамерные эмо­ции, разразились диким матом. Если в этот момент попался бы к ним, то разорвали бы меня. Мент спрашивает: что ты им сказал, что так взбесились? Меня на этап, обратно в свою тюрьму. Всю дорогу благодарил Бога и молился. Вся слава Тебе Иисус Христос!

ВСТРЕЧА С ЦРУшницами В НЬЮ ЙОРКЕ

Я вылетел из Шереметьево рейсом Москва-Нью-Йорк. Еще в зале ожидания на регистрации об­ратил внимание на двух типов, которые меня незаметно фотографировали, чтобы сообщить, что объект вылетел вовремя. Прилетел в Нью- Йорк, поселился у друга. Через несколько дней встреча в отеле Grand Нyatt. Конкретная тема разговора была обговорена еще в аме­риканском посольстве в Москве. Тема, повторяю, «исламский терроризм». В разгаре была Ка­рабахская война, и у меня не было ни времени, ни настроения болтать с ЦРУшницами. Барбара, так звали главную ЦРУшную красавицу, совсем не была настроена на продолжение темы москов­ских переговоров по проблемам терроризма, потому что в этом  разбиралась как петух в одеколоне. Ее интересовали лазерные разработки в Армении и России. И еще министерства обороны. Ишь ты, шустрая как электровеник. Напротив, метрах в пяти-шести, сидел как статуя громаднейших разме­ров мужик с каким-то большим старомодным чемоданом на коленях и немигающими глазами. Про себя я дал ему кличку «киборг». Видимо, какой-то экстрасенс или некий полиграф, действующий на расстоянии, в его чемодане, потому что так и просидел часа три, не шелохнулся, чемодан на пол не поставил и глазом не моргнул. А может с летающей та­релки. Уж больно странный тип, человеческого облика мало было. Отвлекал он меня сильно, я просто сгорал от любопытства, не мог сосредоточиться в беседе с девицами. Даже девицы, видя мой не­прикрытый интерес к этому типу, сказали: он не с нами. А разве я что-то сказал? Я просто улыб­нулся.

Итак, Барбара пела песню про лазерное оружие, а я терпеливо слушал, иногда отвечал на вопросы, но не пони­мал, откуда дует ветер. А ветер дул с Карабахского фронта, это я понял позже.

Значит так, война. Наши бойцы-шут­ники прикрепили прожектора к ишакам и ночью пустили на азеров. Они вспомнили рассказы от­цов и дедов, что во время Отечественной войны ослы были просто незаменимы в горах, так как лошади шарахаются и в пропасть, а упрямым ослам дал морковку и вперед на кочевников. И, представьте, сработало – азеры в панике бегут, орут, что армяне используют лазерное оружие. Информация доходит аж до Ленгли. Они мне нервы тре­пать, а такая глупость мне и в голову не приходит. Думаю, что же произошло, неужели какому то нашему физику не яблоко, а арбуз на голову свалился и наши так далеко продвинулись вперед по лазерным разработкам? Но знаю, что этого не может быть, наши физики с хлеба на воду перебиваются, знаю, что институт физики финансируется отвратительно, а для лазерных разработок нужны огромные финансы.

С этими изобретательными бородатыми бойцами, шутниками-лазерщиками я познакомился много лет спустя совершенно случайно, вместе хохотали за бутылкой вина. Американцы, видимо, еще нахо­дятся под недавним блефом Рейгана о Программе «Стратегическая Оборонная Инициа­тива», вот и лазеры мерещатся.

Я кипел от негодования, но нельзя было показывать, это был не тот уровень, чтобы я свой гнев показывал, пусть девочки болтают. Договорились об одном, а говорим о другом. И мне приходится делать вид, что ничего не произошло. Когда есть что-то непо­нятное, лучше промолчать. Договорились, что встретимся через пару дней. Мне дали 200 долларов, посадили на такси и расстались. В посольстве американцы обещали оплатить мои рас­ходы, но потом отказались, сказали: приезжай за свой счет, а в Америке оплатим все расходы. Значит, предполагали, что все-таки в отношениях может появиться проблема.

Мы встретились через три дня, но на сей раз беседа была краткой, дали 600 долларов, заве­рили, что обязательно встречусь с сенатской комиссией по разведке, жди.

Жду по сей день.

БОРЗЫЙ ИЗ ЦРУ

Через пару дней снова звонок и приглашение на очередную встречу. Встречает возле подъезда ЦРУшник лет пятидесяти.  Поехали в Рокфеллер-Центр. Пред­ставился как Джон, всю дорогу молчит, думает. Высотное здание, много офисов. Заходим в один из них. Там еще один молодой уселся недалеко. С легким прибалтийским акцентом неплохо говорит по-русски. Для начала, чтобы подогреть темпе­ратуру беседы, вручает 2000 долларов и говорит: можешь расписаться, а можешь нет, судьбу тво­его банковского счета обсудим позже.

Несмотря на то, что я отказывался от вознаграждения за время работы, ЦРУшники все же сами настояли, чтобы открыть счет, и через тайник сообщили, что на мое имя открыт счет, мне опера­тивных денег вполне хватало. Молодцы, когда занимаешься таким опасным делом, все­гда должен иметь ввиду: контрразведка не спит, но что будет проявлена такая преступная небрежность со стороны ЦРУ я не предполагал, был о них более высокого мнения. Ну, ничего, со временем и у них профессионализма прибавится, не все сразу. Это две большие разницы, когда агент сам совершает ошибку, и совсем другое, когда Центр совершает ошибку со всеми вытекающими печальными и политическими последстви­ями. Резиденту сваливать свои ошибки на агента непорядочно, но и в системе КГБ подобных проявлений тоже достаточно. Я сам руководил агентурной сетью, даже двумя, и знаю, что это такое. Пытаюсь растолковать, но ему было не интересно. Он вытащил из сейфа папку и говорит: «Прочти и на каждой странице распишись». После двух строк стало понятно, что это за документ, дальше я не стал читать, закрыл папку, отодвинул и говорю: «Мы в Москве обозначили тему разговора, здесь я этого не вижу, это совсем другое». Это я только пару строчек прочитал и обошлись они двумя годами тюрьмы, а если бы я прочел весь текст, а потом отказался, то сейчас бы не писал эту книгу, снова шестое чувство пришло на выручку, это понял позже.

Он стал рисовать светлое будущее для меня лично и для моего народа в целом, добрый доктор Айболит. Я вынужден был объяснить ему, что он еще зеленый как огурец, чтобы меня вербовать. Я ясно сказал, что не работаю ни против России, ни против Арме­нии, коммунизм побежден, все, чего вы еще хотите?

Но аппетит, как говорится, приходит во время еды. Оказывается, у них планы по дальнейшему расчленению России, а про Нагорный Карабах вообще не хотят слушать. Он, как бульдозер стал наезжать на меня и уже с матом. Пришлось мне об­рушить на него весь запас Владимирско-централизованного сленга, так что у него уши покраснели и имели место серьезные эмоции. Короче, я был сбит со стула сзади молодым ЦРУшником, и играли они мной в футбол.

Вот так была вручена мне «благодарность» правительства США, полученная в конце 1974 года.

СПАСИБО ИИСУС.

Вся слава Тебе и только Тебе.

Человек не имеет славы.