«Приказано забыть» (на примере Геноцида армян)

Политика покорения памяти или «приказано забыть»: превращение памяти в социальную и семейную «тайну» и оружие против носителей памяти

(на примере Геноцида армян)

Тема Геноцида армян была практически запрещена с 1926 г., когда дату памяти жертв Геноцида – 24 апреля, запретили поместить в календарях Армянской Апостольской церкви.  Сама тема и даже упоминание об армянской резне до 1965 г. были закрыты не только в политических, научных, публицистических обсуждениях, но также в устной риторике и даже в «устной памяти». Эта тема отсутствует и в художественной литературе, а в период Большого террора небольшое количество опубликованных до этого трудов, в которых так или иначе затрагивалась память Геноцида, было запрещено и изъято из оборота[2]. В Советской Армении даже не смели говорить об этом. «Даже не смели говорить» – это не образное выражение, а вполне определенный запрет. Говорить, вспоминать, напоминать о Геноциде армян было запрещено, по меньшей мере, до 1965 г., хотя, насколько мне известно, никакого документа, непосредственно запрещающего это, не было, по крайней мере, до сих пор не обнаружено такого документированного приказа. Однако официальная печать ясно давала понять, что упоминание о Геноциде – это националистический акт и политическое диссидентство; использование наименований «турок», «Турция» было возможно только со значением «брат», «друг», «союзник». Даже в политических обвинениях в «турконенавистничестве» или «антитурецком национализме» избегали использовать термины, принятые для обозначения Геноцида армян – «егерн (катастрофа)», «резня», «армянские погромы» (термин «геноцид» еще не вошел в оборот в мире, он начал использоваться с конца 40-х гг.). Писатель Р. Кочар, выступавший 7 августа 1935 г. на собрании партийной организации Союза писателей, видел проявления национализма среди армянских писателей даже в том, что некоторые уцелевшие во время резни писатели давали своим детям имена, обозначающие топонимы потерянной родины, но избегал произносить слова «погромы», «резня», «родина». Например, выходец из Сасуна (армянская область, оставшаяся на территории Турции), в 12-летнем возрасте спасшийся от Геноцида 1915 г. Вагаршак Норенц является «националистом», потому что его сына зовут Сасун. В. Норенц и герой рассказа А. Бакунца «Абрикосовая свирель», желающий вернуться в Сасун, напоминают друг друга… (оба – преступники, так как героизируют желающих вернуться на родину, в Сасун  – Г. Х.)[3]. В статье под заголовком «Дашнакский подонок», напечатанной 31 декабря 1936 г. в  издававшейся в Советской Армении газете «Гракан терт» («Лутературная газета») острой критике подвергся переживший все ужасы Геноцида западноармянский писатель родом из Харберда В. Тотовенц: в его изданной в 1933 г. автобиографической книге «Жизнь на старой римской дороге» есть некоторые воспоминания о том, что произошло с его семьей во время Геноцида. Книга, конечно, была изъята из продажи, библиотек и даже из частных библиотек (человек, хранящий дома эту книгу, мог быть обвинен в «контрреволюционности», «антисоветизме»), а автор был арестован в августе 1936 г. В статье газеты «Гракан терт» от 31 декабря 1936 г. кроткий, роматичный В. Тотовенц назван «правым троцкистом», «членом террористической группировки», «националистом», «шовинистом», «расистом», «фашистом», «адъютантом Андраника», «хмбапетом» (командир военнизированного отряда). По мнению автора статьи, «зоологический национализм» «разоблаченного троцкиста-националиста, контрреволюционера»…, «литературного халтурщика» Ваана Тотовенца проявился в «литературном выкидыше» «Жизнь на старой римской дороге», где он «искажает реальные классовые отношения прошлого…, описывая межнациональные взаимоотношения с позиций ярого националиста, для которого не существует классовая борьба, армянские и турецкие трудящиеся, а есть только армяне и турки». Резня армян здесь представлена словосочетанием «межнациональные взаимоотношения», формулировкой «классовая борьба», причем те, кто осуществляли резню – турки – причислены к  представителям угнетенного класса, который в рамках классовой борьбы уничтожает угнетающих его армянских помещиков. Конечно, нет никакого намека на решения турецких властей о депортации и резне армян, о вовлеченности армии и жандармерии в армянских погромах, а также о том, почему и каким образом в Османской империи все армянское население было угнетающим классом для угнетенного турецкого класса и почему этот угнетенный класс уничтожал исключительно армян, в том числе и армянских детей. «Был адъютантом Андраника» и «хмбапетом» – эти слова автоматически «превращали» Тотовенца в антибольшевика. Андраник Озанян был генералом царской армии, а значит, «антибольшевиком», и человеком, возглавившим самооборону армян во время резни, т. е. «антитурецким», значит – «антисоветским». Андраник Озанян к тому времени уже умер, но угроза связанных с его именем знакомств в прошлом висела над головами многих людей в Советской Армении. Многочисленные армяне, спасшиеся от Геноцида в Западной Армении, находящейся на территории Турции, в том числе тысячи детей, осиротевших после убийства родителей, благодаря помощи Андраника имели возможность перейти на Кавказ. Сейчас они со своей негативной памятью о Турции и с прошлым, в котором был факт «знакомства с Андраником», согласно репрессивной логике СССР, рассматривались как потенциальные враги. В Западной Армении, граничащей с Советской Арменией – на востоке Турции – продолжались курдские восстания, и уцелевших на этих территориях, перешедших на Кавказ армян в СССР подозревали также в сотрудничестве с курдами. По подозрению в этом сотрудничестве, в 1936-1937 гг. многие армяне и курды были депортированы из Закавказья. Проблема осложнялась тем, что у западноармянских беженцев из Турции еще сохранялась надежда вернуться на родину или, по меньшей мере, память и тоска по ней. В СССР делалось все для отрицания представления о родине у этих людей. Например, в 1920-х гг. армян, переселившихся из Турции в СССР с 1925г., называли «репатриантами», т. е. вернувшимися на родину, хотя они бежали, или , в лучшем случае, переселились, из своей родины – как этнической, так  и гражданской. Проблема представлялась так, будто эти люди вернулись на родину. Трансформировалось социальное восприятие родины.

В газете «Гракан терт», в номере от 10 марта 1937 г. была напечатана статья под заглавием «Приемный сын националистов-подонков». В ней один из спасшихся от Геноцида армянских писателей – Р. Кочар – критиковал другого спасшегося молодого поэта – Х. Даштенца – за его опубликованный в 1936 г. сборник стихов «Пламя». Определение «националисты-подонки» относилось к писателям Е. Чаренцу, А. Бакунцу, Г. Маари, В. Алазану и В. Норенцу. Четверо из них – Е. Чаренц, Г. Маари, В. Алазан и В. Норенц – также были из числа потерявших родину и уцелевших во время Геноцида писателей. Именно их «приемным сыном» и являлся, по мнению автора статьи, Х. Даштенц, чей сборник стихов – «троцкистско-националистический литературный выкидыш». «В сборнике доходит до наглости контрреволюционное, бакунцевское отрицательное отношение к северной (русской – Г. Х.) культуре, для противопоставления которой он на той же странице восхваляет Арагац и Арарат, тени которых являются флагом для младонационалиста». Главной виной молодого писателя было упоминание горы Арарат, оставшейся на территории Турции. Если человек упоминает о связи с потерянной родиной, значит он претендует на эту родину (политическим обвинением было то, что человек считает родину потерянной, это рассматривалось как непризнание СССР своей родиной). В то же время, если человек претендует на родину или тоскует по ее ценностям, это считалось отрицанием «северной» – русской – культуры (двойное политическое обвинение).

Подобных примеров можно привести множество. Подвергшиеся обвинениям все перечисленные писатели, конечно, были арестованы НКВД, многие расстреляны, другие – осуждены на десять-двадцать лет в ГУЛАГ-ах.

Замалчивание совсем еще недавних ужасных событий продолжалось также другими средствами. Например, в советских энциклопедиях, в том числе в трех изданиях БСЭ (1926-1947; 1949-1958; 1969-1978) и в энциклопедии Советской Армении о выдающихся армянах из числа спасшихся от Геноцида писалось – родился в таком-то году, в таком-то городе (селе) Турции, «переехал в Армению». О причине «переезда», то есть, о Геноциде и вынужденном бегстве, ни слова. Такая же картина в энциклопедиях Советской Армении или в других справочниках. Так, писатель Ваграм Алазан, согласно изданной в 1974 г. Армянской Советской энциклопедии, родился в городе Ване (страна не указывается) в 1903 г. и в 1914 г. эмигрировал в Ереван, попал в приют для сирот (т. 1, с. 134). Почему 11-летний ребенок эмигрировал, почему попал в сиротский приют – об этом ни слова. Кстати, даже в многочисленных следственных делах репрессированных писателей и вообще западных армян чекисты обычно писали «родился в Турции в таком-то году, местожительство – АрмССР», город или село. Порядок не менялся даже в том случае, если против подследственного выдвигалось какое-то «турецкое» обвинение, например: «Антаносян Пилос Хачатурович, год рождения – 1892, место рождения: с. Алиджакрак, Басенский р-н, Эрзрумский вилайет, Турция, место жительство: г. Горис, ул. Маркса 18, АрмССР, армянин, дата ареста: 23.10.1937, категория учета – «будучи  в Турции, участвовал в армяно-турецкой резне…»[4]. Что значит для родившегося в 1892 г. в Турции «будучи в Турции, участвовать в армяно-турецкой резне», как будто он откуда-то поехал в Турцию участвовать в  какой-то мифической «армяно-турецкой резне», неизвестно, когда и неизвестно, где случившейся.   Любой, не знающий контекста человек, конечно, подумает, что он, будучи армянином, резал турок, раз грубый, неприкрытый, чудовищный по форме и содержанию Геноцид армян, организованный младотурками с участием регулярной армии, жандармерии и административных лиц сформулирован просто как «армяно-турецкая резня». Формулировка «армяно-турецкая резня», конечно же, большевистская политическая ложь, еще большая ложь – «участие» в несуществующей «армяно-турецкой резне». Советский Главлит и советский административно-чекистский язык на советском пространстве вытеснили словообороты «армянские погромы», «армянская резня», и собственно, тему Геноцида армян.

Однако вытеснение из официальной – политической, юридической, административной и художественно-публицистичекой риторики и социальной памяти армян в СССР, в том числе в Советской Армении темы резни армян и даже политизация просачивания в социум этой памяти до уровня преступления не удовлетворяла власти. Задача была поставлена шире – запретить память до уровня переживших трагедию и выживших индивидуумов и семей. Забыть «личный случай», «семейный случай», свидетелем которого оказался конкретный член или члены семьи, «случай/факт с родственниками, с односельчанами». Запретить помнить, конечно, задача посложнее, но запретить говорить, передавать личную/семейную память и следить за ее социальным распространением оказалось разрешимой задачей. Чекистская агентурная сеть зорко следила и доносила, в какой день, в какой семье, кто именно и кому слезно рассказывал о мученическом убийстве своих родителей (детей, сестер, других родных, односельчан…), кто из своих родных остался «в стране» (армянские беженцы из Западной Армении под словом «страна-«էրգիր»» подразумевали исключительно покинутую родину –Западную Армению) в плену у курдов или турок, или бесследно исчез, кто и как «в стране» боролся за жизнь армян или даже за собственную жизнь и честь своих родных, или, не дай бог, забыв об опасности, грозящей от чекистов, спел грустную песню о тоске родины или песню о героических защитниках-фидаинах. Таких людей следственные органы «привлекали» и наказывали. Даже эмоциональное упоминание о родине-«стране» считалось «дашнакизмом»-симпатией, если не членством в запрещенной националистической партии «Дашнакцутюн». В 1934г. на уровне ЦК обсуждался вопрос о запрете «дашнакских» народных песен «Ласточка» и «Журавль»[5] , «подазреваемых» большевиками в выражении тоски армян по Западной Армении – части родины. В песне «Ласточка» поющий молвит ласточку «направить свой полет в край родимый», а «Крунк» («Журавль») символизирует героя, мечтаюшего поскорее вернуться домой и свить гнездо на родной земле. Самая известная  и любимая в Армении песня о журавле  «Канче крунк» («Зов журавля») в обработке армянского композитора Комитаса. В этой песьне нет заветной мечты о возврашении  домой, а звучит тоскливый вопрос-просьба «Крунк, из стран родных нет ли (у тебя) вестей?». Подазреваемых в «тоске к родине»  обычно наказывали ссылками, в 1937-38 гг. – также расстрелом. Люди перестали говорить. Спустья десятилетия Погос Григорян о беженцах из области Сасун  Западной Армении, живущих в селе Ахагчи в Талине будет пистаь: «… в жестокие годы большевистского режима жили в страхе и ужасе, закрыв рты на замок, стали молчаливыми, спали в хлеву, делились своим страданием, заботами и болью больше со скотом, тягловыми быками, чем с членами семьи и соседями»[6].

С конца 20-ых годов шла настоящая охота за простыми людьми, крестьянами, кто так или иначе уличался в «памяте родины» по отношению к Западной Армении. Особеннօ выискивались выжившие участники самообороны армян, так называемые фидаины. До сих пор в Талинском районе рассказывают, что в 1927-28 гг. чекисты не покидали поселения, в которых проживали турко-армяне – западноармянские беженцы: «…всех западных армян, всех мужчин, которые сражались против турок, считали дашнаками, в первую очередь, фидаинов. В советские годы, например, западные армяне не имели права говорить, откуда они пришли [то есть, не имели права говорить, что они родом из Западной Армении и что бежали оттуда в годы Геноцида]; тех, кто говорил об этом, ссылали за то, что они, якобы, были дашнаками, и все дашнаки были названы коротко – «контра». Советский Союз считал их опасными… Даже в наших домах были запрещены наши песни, нельзя было петь, некоторые шли и доносили, и за это людей отправляли в ссылку»[7].

Выжившие организаторы самообороны армян, подвергшихся в 1915-16 гг. резне на территории Западной Армении, находились под прицелом в первую очередь у ЧК, затем – у ГПУ, НКВД. Судя по архивным материалам, за ними тайно следили, по меньшей мере, с 1924 г. Во всяком случае, в делах, составленных ЧК/ГПУ, агентурные сведения о многих из них начинаются с этого года. Так, в деле беженца из села Кабабик провинции Ван, живущего в селе Джанфида Советской Армении Бабе Саргсяна есть агентурные сведения, датированные 15.10.1924 г., 24.10.1925 г., 15. 08.1926 г., 01.09.1926 г., 15. 05 1935 г., 01. 10. 1935 г., 23. 06. 1935 г., 15. 07. 1936г.[8]. Это, в действительности, ни о чем не говорящие «сведения» (встретился с незнакомым человеком; ведет себя подозрительно; беседовал с дашнаками…). В 1927 г. Бабе арестовали как «члена партии Дашнакцутюн», но после пяти месяцев содержания в тюрьме освободили. Вновь он был арестован в 1929 г. по тому же обвинению, сослан, вернулся из ссылки в 1932 г. В октябре 1937 г. Бабе арестовали в третий раз. На допросе он дал «признательные показания», согласно которым он  в составе отряда Андраника «участвовал в боях против турок» и в погромах населения турецких сел. По всей вероятности, «признание» Бабе касалось его участия в самооборонительных боях армян. Текст написан на русском языке, которым он не владел, подпись его. В тот же день, третьего ноября, было составлено обвинительное заключение: «Ярый враг советской власти. Не признался. Разоблачен данными агентов и показаниями свидетелей». Имеются показания трех свидетелей, которые «слышали», что Бабе Саргсян «ограбил турецкое село». Нет никаких  вопросов о достоверности факта ограбления, о двух убитых братьях Бабе, о бегстве из Вана, о том, как он защищал беженцев от нападений курдов и оказывал им помощь, о добровольном участии в Сардарапатской битве против регулярной турецкой армии, в 1918 г. почти дошедшей до Еревана и о др. Об этом до сих пор рассказывают благодарные Бабе за помощь его односельчане, с которыми наша группа беседовала в июле 2015 г. Аудиозаписи и тексты этих бесед хранятся в архиве Института археологии и этнографии и в личном архиве автора этой статьи. Пятого ноября на заседании Тройки было принято решение расстрелять Бабе Саргсяна, отца пятерых детей, принадлежащее лично ему имущество конфисковать. Подобного рода материалов множество. До сих пор поколение уцелевших во время Геноцида армян помнит, что все мужчины, участвовавшие в самообороне армян, оказывавшие ей помощь, считались «ярыми врагами Советского Союза», «бандитами» и преследовались как «бандиты». «….Любой мужчина, который стрелял из оружия, скажем, был солдатом Чауша[9], этот [человек] считался врагом большевиков. Бывший фидаин стал на этой земле бандитом, после того, как он пришел сюда, его стали называть бандитом… Советский Союз считал их опасными. Они не боролись против Советского Союза, но Советский Союз [боролся] с ними… Многих убили, еще больше – выгнали из домов и отправили в ссылку»[10].

Исраел Исраелян, который  в 1915-1916 гг. обходил горные деревни Битлиса,  в буквальном смысле слова, выкупая за деньги спрятанных в курдских деревнях армянских сирот, и переправлял их на Кавказ, тоже был объявлен «ярым врагом Советского Союза». Его ожидала такая же судьба, если бы его вместе с другом – таким же беженцем –  просто не убили как «бандитов»  около деревни Иринд Талинского района Советской Армении. Его внуки, живущие в городе Талине и в селе Катнахбюр, Спартак Петросян и Марат Исраелян рассказывают: «Не разрешили даже похоронить на деревенском кладбище. Похоронены прямо на месте убийства. Его дети прожили очень тяжелую жизнь, до своей смерти молчали от страха. Пятерых детей вышвырнули из дома на улицу, все, что было в доме – посуду, постель, конфисковали. У сына моего деда, Сархата, до самой смерти сохранился страх, могли ничего ему не давать за работу в колхозе, он от страха молчал. Ээ…, вся Армения боялась, то есть весь Советский Союз боялся»[11]. Та же самая история в случае с Зограбом Гаспаровичем Мамиконяном. Его родную деревню Арарат в Муше турецкие власти сожгли дотла, сожгли заживо и его родителей, жену и пятилетнего сына. Он имел несчастье быть конюхом у Андраника. Расстрелян в 1937 г. как “бандит, сражавшийся против турок”.

Сукиас Закарян из села Айкаван в Шираке рассказывает: “… в нашем селе все турецкие армяне…, по меньшей мере, двадцать – двадцать пять домов были сосланы. Потом высылали целыми улицами, целыми семьями, а потом стали людей арестовывать по-отдельности… Про одного оформили так, будто бы он говорил нехорошо про колхоз. Это была ложь. Никто не знал, что сделал этот человек… Что он сделал? Оттуда [из Западной Армении] переехал сюда, спасаясь бегством, пришли, схватили, увезли. Что здесь сделал этот человек? Что сделал он Советскому Союзу? Как следует и не успел увидеть Советский Союз, только что оказался в Советском Союзе…”[12].

Жители села Еразгаворс Ширакской области – турецкие армяне, уцелевшие во время Геноцида и обосновавшиеся в Советской Армении. Еразгаворс – село, находящееся на границе с Турцией. «Из нашего села в те годы[в годы сталинского террора] пострадали около шестидесяти семей… трех братьев моего отца – Арама, Гарегина и Алексана арестовали в 1937 г…. Скольких людей из нашего села увели и уничтожили… Просто убили, тела погрузили в грузовик, увезли и бросили в яму на границе. Место захоронения – граница, оно  было закрыто, невозможно было увидеть. Потом яму залили бетоном, выровняли, следы стерли с лица земли…»[13].

В селе Ашнак Талинского района обосновались беженцы из области Сасун Западной Армении. Санасар Ароян рассказывает, что «сверху» руководителям села приказывали давать сведения о «врагах народа»: «Мартирисян Закар был председателем колхоза, он сказал – «среди нас нет врагов». Его увезли в Талин, прижали – «раз не говоришь, значит скрываешь врагов народа». «Послушайте, какие враги, нет никого, где мне взять среди них врагов. Говорят – «убивали турок»… Тумасяна Ашота и его друга Манука арестовали, повели на допрос, говорят – «кто в вашем селе враги народа?». Говорит – «сколько назвать?». «Чем больше, тем лучше». Говорит – «Кто перешел Арпачай – Аракс, на эту сторону, все враги народа, арестуйте их и сошлите». Берут и везут этого человека в Ереван, в исправительный дом… да, я взял в руки оружие против врага моего народа, сражался, турки нас убивали, и я взял оружие, чтобы обороняться, я сам не нападал, почему меня за это ссылают, обвиняют, я защищал свою семью, свою честь, жизнь своего ребенка, почему меня за это делают врагом народа?…»[14].

Примечательно, что руководство страны, наказывающей за упоминание о резне армян, даже за произнесение словосочетания «Западная Армения», периодически, в нужное для себя время и в нужной форме «вспоминало» резню армян. Так, когда возникла опасность войны между Германией и СССР, армянам «напомнили» об угрозе армянских погромов. В номере 35 газеты «Правда» 1941г. «сообщалось»: «Армянский народ, как и все свободные и равноправные народы Советского Союза, воспринял нависшую над нашей страной смертельную опасность тем более глубоко, что он в своей многовековой истории не раз подвергался нападениям чужеземных насильников. Он знает, что такое резня, погромы, голод, насилия. Армянский народ не забыл физическое истребление армян, организованное предшественником кровавого Гитлера  кайзером Вильгельмом в годы первой империалистической войны». То есть, армянам было «поручено вспомнить», что их физическое уничтожение было спланировано кайзером Вильгельмом, но приказано «продолжать забывать» истину и никаким образом не вспоминать «турок» и «Турцию».

В действительности, однако, была укрощена только публичная память. Запрет на публичное выражение пережитого, отсутствие публичного сочувствия к трагедии людей и семей, к потерявшим родных и родину, сопротивление государственных органов СССР в предании этой трагедии гласности сделали для жертв Геноцида остро необходимым знание «случая» своей семьи, свего рода, своего города/села. Негласно была поставила задача любой ценой передать эти знания следующим поколениям. В семьях беженцев, обосновавшихся в Советской Армении, знание о гибели родного села/города, о трагедии своей семьи и близких стали вопросом семейной и социальной чести и достоинства. Эмоциональное переживание, лишенное возможности публичного проявления, подробности «факта», «случая» в Советской Армении не становились нарративом, не становилось прошлым вплоть до развала СССР. В семьях второго-третьего поколения, носящего эту память, семейные истории «личного случая» или увиденное – «свидетелькие знания» – еще рассказывались почти с документальной точностью и становились частью повседневности. Они передавались как «семейная тайна», и именно как «семейная тайна» становились чрезвычайно важными для памяти. Составлялись примитивные карты вынужденно покинутых поселенеий, на которых почеркивались местонахождения своего дома, дерева, под которым был убит член семьи, поля, откуда «в тот день» радные не вернулись, «дом дружелюбного курда-соседа», где прятались подростки, и три-четыре поколения как клятву повторяли и требовали от следующих поколений помнить. Помнить,  что это их родина, их страна, их дом, рассказывали подробности, касающиеся дня, места и способа убийства родителей, деда, бабушки, сестры, брата, детей… (сожгли в тондире, в церкви, раскрошили голову маленького ребенка камнем, затерялись в лесу во время бегства, утонули, переплывая реку, умерли от голода, на том то месте вырвали из рук и закололи штыками турецкие аскяры…), их именами называли детей, рождавшихся в следующих поколениях семьи, всегда рассказывая о связанном с конкретным именем событии, вспоминали убийц и тех людей, кто помогал во время бегства[15]. С той же последовательностью тайно рассказывалось о людях, участвовавших в самообороне армян, объявленных в СССР и Турции «бандитами», описывалась их внешность, отношение к ним доходило до уровня поклонения, мифологизировались их подвиги во время обороны, рисовали и передавали друг другу представления о них, часто их противопоставляли советским чекистам. Уже в 50-ых годах так же подробно рассказывалось и передавалось следующим поколениям то, как власти СССР заставляли людей молчать. Вынужденное молчание и укрощенная память не только не превратились в отсутствие памяти, но еще более обострили и детализировали  память – вплоть до цвета одежды, запаха сожженных волос, запекшейся крови, отрезанной головы, червоточивости лежащих на дороге трупов и, конечно, преследования аскяров и курдских разбойников. Армянские погромы 1988 года в Сумгаите и 1990 года в Баку, в СССР, взорвали наружный клапан молчания переживших Геноцид армян и вырвавшаяся в открытое социальное пространство память Геноцида фактически, в определенной степени, возглавила движение армян 1988-90 годов^[16].

В советской стране с закрытыми границами и закрытой информацией армяне не знали, остался ли кто-нибудь из их соотечественников в Турции, кто живет в их покинутой родине, что произошло с их соотечественниками, которые были насильно увезены, взяты в плен, в заложники или спрятались в горах? Частично об этом знали секретные службы СССР, и, как выясняется сейчас, посольство СССР в Турции в своих периодически посылаемых докладах иногда касалось и положения армян. Но это была «строго секретная» информация, до такой степени секретная, что была секретной даже для партийных властей Армении.  Мы, советские армяне, практически только за последние 10-15 лет начинаем узнавать о том, что там, за кордоном, в провинциях остались армяне, что часть из них (какая часть?) исламизирована (тюркизирована, арабизирована, курдизирована), узнавать об их скитаниях, адаптации к новым формам отверженности, о дерсимских погромах 1937-38гг.,  по форме и методам повторяющих армянскую резню, о резне дерсимских армян в те же годы, в частности, ровно так же о процессах тюркизации в Турции 20-го века других народов. Узнали, например, о ссылке примерно 30.000 армян в 1929 г. из Харберда, Диарбекира и Мардина в Алеппо, о чем американский консул сообщал своему правительсту: «такое впечатление, что турки решили любой ценой освободиться от всего христианского населения в провинции. Добравшиеся до Алеппо очень больны и истощены, рассказывают, что оставшихся в стране армян преследуют, арестовывают, ссылка считается удачей»[17]. Обращение армян к Англии за помощью закончилось ответом, что вмешательство будет  «неприятно турецкому правительству… и для данного меньшинства могут быть плохие последствия». За помощью к СССР, в состав которого была включена Советская Армения через Закфедерацию, армяне, конечно, обращаться не могли. Сама Советская Армения не имела никаких прав не только помогать, но даже знать, что происходит в Турции по отношению к оставшимся там армянам. Это незнание, возможно, входило в «проект покорения и наказания памяти о Геноциде».

Собранные за последние годы полевые материалы показывают, что «память о случившемся» у армян в Турции претерпела свои метаморфозы.  Остатки еще не опомнившихся от резни армян старались скрывать свое физичекое присутстие в стране, где всеми возможными средствами продолжалось официальное нагнетание арямнофобства. На территории Западной Армении, в восточных провинциях Турции, начались антиправительственные восстания курдского населения. Курды, старательно помогавшие властям в процессе уничтожения армян, были очень недовольны результатами переформирований в Турции после войны. В 1919-20 годах Мустафой Кемалем им была обещана, по меньшей мере, конфедерация, а формирование власти вообще обходило курдов. Жалобы курдских вождей заканчивались наказаниями. Начались серии курдских восстаний, и власти Турции сразу же объявили об армянском следе – армяне де либо скрываются под курдами, либо понуждают «горских турок» – «наших братьев» восстать против своих братьев-суннитов. Но армян как таковых не было, были одинокие люди или половинчатые семьи бывших армян, думающие, что они единственно выжившие из группы, которых еще совем недавно называли армянами, и для выживания надо найти приемлемую форму менее опасной идентификации.

Наши полевые исследования и семейные биографии армян, рассказанные ими, показывают, что чаще всего спасшиеся от резни, скитающиеся по труднодоступным горным поселениям одинокие армяне старались найти своих соплеменников и обосноваться там, где это было возможно. Это бывало возможно в основном либо в покинутых армянами горных поселениях, либо  в зазаязычных алевитских поселениях – в Дерсиме, Малатии, Себастии и т.д. Бывали случаи также полной изоляции. Так произошло, например, с армянским аширетом Вардо, о существовании которого в горах Сасуна узнали только в 60-ых годах. Однако вскоре власти, конечно, узнавали об их физическом существовании в том или ином покинутом поселении и, если их оттуда не ссылали, то рядом заселяли курдов. «…Выжившим после резни армянам разрешали селиться либо в курдских селах, либо, если в каком-либо селе уже обосновались некоторые армяне, то туда заселяли курдские семьи. Об этом в наши детские годы не говорили, но мы все знали об этом», – рассказывают четверо братьев из села Бимер в Сасуне о своем детстве 50-ых годов[18].

Из нескольких десятков рассказов становится понятным, что власти старались собирать выживших армян в определенных кварталах провинциальных городов, где благодаря наличию жандармерии было легко проследить за ними.

Алексан Севакян, родившийся в 1909 г. в селе Хозат (ныне поселок городского типа) Дерсима (ныне – Тунджели) вспоминает: «Мустрафа Кемаль издал указ, что армяне не должны жить в селах, а только в городах. По указанию нашего сельского главы, любящего армян, мы остались в селе, но раз в месяц ездили в город, являлись для подтверждения того, что живем в городе. Так продолжалось до 1929 г., и однажды сельский глава нам сказал: «вы должны отсюда уехать…»»[19]. В Харберде  « … тем из выживших, кто не жил в семьях суннитов, не разрешалось жить в деревнях,  их заставляли уезжать в города и жить там в специально отведенных кварталах, чтобы были под контролем. Например, моя бабушка жила в таком квартале в Элазике, даже пошла в жандармерию и подписала, что будет жить в этом квартале, не переедет в другое место. Это длилось довольно долго»,-  рассказывал о своей бабушке-армянке один учитель-курд в 2012г..[20]

Четыре брата из деревни Бимер вспоминают, что их родители обосновались там в конце 40-х годов. «Насколько нам известна история нашей семьи, насколько мы слышали от наших старших, наши деды были коренными сасунцами.. Но после резни, бежав из своих дед овских деревень, наши родители оказались в разных местах Анатолии. Моя мать была маленькой девочкой, она родилась в [19]34-м, но даже не знает, не помнит, где она родилась. Тридцатые годы были для армян еще очень тяжелым временем, они скитались, скрывались, искажали свою идентичность, переезжали с места на место. Жили в разных деревнях. Когда моя мама была маленькой, ее мать умерла. Большинство родственников погибло во время резни. В 40-45-м годах, она не помнит точно когда, но в этот промежуток времени, их привезли в деревню Бимер в Сасуне. Насколько моя мать может вспомнить, не они выбрали это село. В это время в деревне была только одна армянская семья. Старшие всегда говорили, что правительство вообще не хотело, чтобы армяне жили вместе и выживших разгоняли по разным сторонам. Из семьи отца моей матери остался в живых только он, все родственники были убиты». В Бимере их мать выходит замуж за одного такого же, как она спасшегося армянина, и братья вспоминают, что их отец должен был раз в неделю отмечаться в центральной жандармерии – для подтверждения того, что он никуда не уехал: «это касалось только армян, только армяне должны были отмечаться».

Знание местожительства армян облегчало работу властей – как по осуществлению контроля, так и, в случае подходящего повода, по организации их преследования. Преследования имели разные формы, в том числе, ссылки. «В 1930-х годах моего деда выслали из Сасуна. Сейчас если скажешь – почему? – я и сам не знаю. Такие были смутные времена, что черное перемешалось с белым. В горах было полно курдских банд, теперь уже – против государства (рассказчик имеет в виду, что до этого курды действовали против армян – Г. Х). Жандармы выгнали армян, повсюду начался голод, после ухода армян тысячи мусульман умерли от голода. Ну естественно: они даже пуговицу не могли пришить. Когда закончились оставшиеся от армян трофеи, курды только тогда начали удивленно смотреть друг на друга: кто же теперь будет нас кормить?… [Наши деды]вообще скитались по разным сторонам в те годы, из деревни в деревню, из дома в дом… Моя бабушка говорит: «поднимались в горы – были курдские партизаны, спускались вниз –там были солдаты». Некоторые армяне в то время присоединились к курдам… Мой дед после ссылки снова вернулся в Сасун. Его, больного, слабого, заставляли в ссылке таскать грузы, в день – один тонкий кусок хлеба, три маслины и сыр… Ссылку он провел в Амасии, потом – в Манисе»[21]. Скрывающиеся, оторванные от информации остатки армян, конечно, не знали о том, что проветельство Турции приняло постановление о черте оседлости,  запреюащающей  армянам жить восточнее от линии Самсун-Селевкия, арабам-в соседних с Сирией и Месопотамией вилайетах, грузинам – в вилаете Ризе и округе Ардаган, а грекам позволялось жить исключительно в Стамбуле.  В городах, за исключением Стамбула, не турецкому населению не позволялось превышать 10% населения[22]. Но даже тогда, каогда жандармы ловили «злостных нарушителей» черты оседлости, им не об’ясняли их «вину», а просто ссылали в запдные регионы, так что людям приходилось самим догадываться-за что? И знали ответ-за то, что армянин.

В 1932г. был принят закон об оседлости, по которому  «те, у кого родной язык не тюркский, не имеют право на основание новых кварталов или поселений, а также не имеют право на создание одинаковых [с тюркскими] союзы ремессленников… Такие [уже существующие] союзы подлежат закрытию»[23]. Конечно                                                                                                    такие постановления были нацелены на компактно проживающих курдов и арабов, «существуюшие»диффузно и скрытно армяне даже не могли додуматься об общении друг с другом, куда там создовать экономические союзы. Но все постаноления по отношению к «нетюркскому» населению, каонечно, в итоге обворачивалисц также против армян.

Естественно, армяне жили в постоянном страхе. Братья из села Бимер рассказывают: «Всега оставался страх смерти, тогда всегда чувствовали, что однажды могут тебя убить. Никто не говорил, что надо бояться, но родители между собой разговаривали, а мы понимали, что сущетвует опасность… С самого рождения мы знали – турки могут свободно делать все, что хотят, и, если у нас будут с ними проблемы, то наши проблемы не важны, а важно их благополучие, все правительство было на их стороне. Это мы знали всегда. В нашей деревне турок не было, в детстве мы их не видели, но это шло из семьи, армяне вели себя так, чтобы не дать турку повода… редко, очень редко к нам в село приходили жандармы. Жандармы всегда турки. Других жандармов мы не знали. И когда жандармы приходили, наши родители нас быстро отправляли за чертой деревни. Мы знали, что должны там остоваться, пока жандармы не ушли. Курды своих детей не отправляли, только армяне. Я не помню, чтобы мы хоть раз задавали вопрос, почему нас отправляют. Было такое чувство, как будто мы все знаем почему, жандарм для нас, для армян опасен. Почему опасен- вопрос нами никогда не сформулирован, но знание, осознание опасности  и страх всегда были».

Выжившие, за очень небольшим исключением, обычно не говорили о том, что произошло с ними, не рассказывали ничего, даже между собой не говорили об этом. Уже того, что «они армяне», было достаточно, чтобы быть мишенью  социальной враждебности и ненависти. Исламизированный, живший в Харберде Юсуф вспоминает про сороковые годы, что выжившие армяне «иногда ходили друг к другу. Предполагаю, что поначалу это было очень трудно, делали это тайно, но когда я вырос, это уже было не так… Конечно, не было такого, чтобы мы, армяне, специально демонстрировали наши связи, но, в то же время, встречаясь на рынке, мы не избегали друг друга. Но по-армянски не говорили, даже у себя дома не говорили. Так много было страха…»[24].

Армяне, ищущие себе местожительство, попадающие в совершенно не знакомую среду, зачастую скрывали свою идентичность. В таких случаях их обычно принимали за мусульман, и армяне не отрицали такую идентификацию. В провинциях у армян был очень велик страх разоблачения. Естественно, они были вынуждены глубоко закопать свой собственный опыт и знание об армянской резне, не могли никаким образом позволить себе «вспомнить», что они были подвергнуты резне, и, тем более, даже мыслили о возможности защищать армянское видение всего происшедшего.

В Стамбуле, где, во-первых, не было резни, во-вторых продолжало действовать армянское патриаршество, турецкое правительство, согласно обязательствам по Лозанскому договору, не закрыло армянские школы, по существу, там была армянская община и армянская среда, у армян не было большой необходимости, да и возможности скрывать свое армянство. Иным было положение дел в провинциях, где переселившиеся, бежавшие из мест своего проживания армяне на новых территориях имели возможность скрывать свою национальную принадлежность. А позднее, когда окружение уже считало их «своими», разоблачение было намного опаснее. Сороколетний Арсен Каракоч, родившийся в семье, обосновавшейся в селе Каракочан, рядом с городом Балу в Эрзруме, рассказывает: «В Каракочане не осталось армян, и из разных сторон сюда приходят жить люди. Мусульмане-курды, балканские турки… [Был один], звали его Мустафа, очень-очень поздно узнали, что они армяне. Они пришли гораздо позднее моего деда, пришли как курды, и мы знали их как курдов. Я был маленьким, носил воду этому Мустафе. В деревне был один хороший, холодный родник, многие ходили к этому роднику, но он не давал им свое ведро, только меня просил принести ему воды. Однажды я спросил у своего деда, почему он всегда только меня просит принести воды, почему не просит других детей. Дед сказал: «смотри, сынок, он тебя очень любит, потому что ты – армянин, поэтому он тебя всегда просит. Он тоже армянин». Я остолбенел – как он может быть армянином, если ходит в мечеть, делает намаз, какой он армянин? Дед сказал: «он от страха так делает». Скрывали, [потому что] было опасно, но опасность была разная. То, что мой дед армянин, было известно с самого начала. А те, кто пришли позже и не открыли своего армянства, те для всех были мусульманами, по бумагам были мусульманами, но только внутри себя, для себя они оставались армянами. Как только это открывалось, как только начинали об этом говорить, уже становилось опасно»[25].

Однако власти прекрасно знали эту стратегию выживания, и, если исламизированный или считающийся мусульманином человек чувствовал себя относительно защищенным в социальной среде, то всегда испытывал тревогу по отношению к властям. Тем более, что, хотя исламизированные армяне и считались по закону «турками», но они подвергались ограничениям в передвижении, распространяющимся на армян-христиан, и многие из них также были обязаны минимум раз в месяц отмечаться в жандармерии.

Еще больше, чем исламизированные армяне, испытывали страхов армяне, интегрированные в другую группу, не принимаемую властями и суннитами, – в группу алевитов, как алевитизированные армяне, так и те, кто спасся в алевитских деревнях и продолжал там жить, сохраняя армянскую идентчиность. Было известно, что особенно алевиты Дерсима не принимали участия в армянских погромах, ни в конце 19-го века в гамидовских погромах (1894-95 гг.), ни во время младотурецкой (1909, 1915-16 гг.) и кемалистской (1919 – 1922 гг.) резне армян, и даже по возможности помогали спасавшимся бегством армянам. Как по этой причине, так и потому, что непокорные, защищающие свою идентичность алевиты были следующей после армян и греков вражеской мишенью для турок, в местах их проживания всегда искали скрываюшихся армян. В 2014г. в Стамбуле  Саргис Еркел рассказывал, как постепенно 45 армян, в том числе его дед, нашли спасение в пищерах горного алевитском  села Кыркысрак [Qerqesraq] недалеко от города Кесарии, и когда в 20-ых годах жандармы пришли за спасенными, староста этой дерени отправил их обратно, дав взятку. Некоторое время спустья они из пищеры стали появляется в деревне, а затем обосновались и жили там до 50-ых-60-ых годов.  Село Кыркысрак теперь радное село Саргиса и всей его семьи, и даже пищера стала любимым местом посещений.

Хронологически в тот же период, когда в СССР репрессировались кулаки, троцкисты, антисоветчики и контрреволюционеры или, используя эти слова, преследовали нежелательных свидетелей недавнего прошлого, внушающих опасения в смысле стремления к своей идентичности, свободе, непокорности, организовывали колхозы и последовательно осуществляли ряд пограничных «национальных операций» – этнические ссылки, в Турции также проводились пограничные этнические ссылки – из Западной Армении – с востока страны насильственно переселяли на запад курдов, группы алевитов, перемешивая с ними выживших армян. И пытались на освободившихся от них местах поселить турок, перешедших в Турцию с Балкан, в основном, исламизированных-тюркизированных славян. Наблюдается итересная синхронность этих действий как по времени осуществления, так и по мишеням – на границах СССР – Турция, с обеих сторон депортировали курдов и армян, в СССР – главным образом, считающихся «антитурецкими» западных армян. Хронологически именно в те годы, когда в СССР созрел и начал осуществляться Большой террор, в Турции созрел и начал осуществляться геноцид населения Дерсима. До этого фактически единоличные правители двух модернизирующихся стран – Мустафа Кемаль и Иосиф Сталин параллельно стали священными «отцами» в управляемых ими странах – Кемаль стал Ататюрком (отцом турок), Сталин – отцом всех народов Советского Союза (отец Сталин). В двух модернизирующихся тираниях к этим «отцам» выражалось почитание со всеми нюансами восточной культуры, в том числе,  с фактическими жертвоприношениями, в обоих обществах в «красных уголках» и «народных домах» детей учили «заветам отцов», в обоих – была не переизложена, а по вкусу единоличного правителя заново написана история. Такая точная синхронность действий нстолько подозрительна, что невольно запрашивается мысль о согласованности действий. В обеих странах в 1937-38 гг. чудовищные убийства достигли своей кульминации.

До 1938 г. в горных районах Дерсима еще оставались армянские поселения с  армяноязычным христианксим населением. В 1935 г. законом «О Тунджели», представленном Великому собранию Турции, Дерсим был переименован в Тунджели и было объявлено, что его население изначально принадлежало «турецкой расе»[26]. По этому же закону, Тунджели был взят под военный контроль, а военному областному начальнику были даны чрезвычайные полномочия в арестах и депортациях людей и семей, мотивируя это отсталостью области и необузданностью племен[27]. Необузданность племен должна была «пресечься» арестами, «отсталость области» – депортацией ее населения, «для участия в общем развитии страны»,  переселением их в наиболее  цивилизованные места – западные туркоговорящие территории. Первые депортации были проведены в 1934 г. Для  окончательного покорения восставшего Дерсима нужно было применять военную силу, для обяснения необходимости приминения военной силы должен был прибавиться армянский фактор. Военные сформулировали версию, якобы дерсимские армяне вернулись вместе с курдскими националистами из Сириии и стали подстрекать вождей алевитских племен к восстанию[28]. Поскольку население Дерсима было по закону объявлено «турками» («все принадлежат турецкой расе»), то не могли говорить об оставшихся в Дерсиме армянах. «По закону» там не было армян, согласно официальной версии, они были сосланы в Сирию за восстание против турецких властей во время Первой мировой войны. Версия о «вернувшихся из Сириии и подстрекающих к восстанию армянах» решала ряд вопросов: а) армяне продолжали оставаться врагами Турции, следовательно, должны быть наказаны; б) должны быть наказаны не только «вернувшиеся из Сирии» армяне, но и армяне, еще оставшиеся в провинциях Турции – как непокорный и вражеский элемент; в) среди мусульманского населения продолжало возбуждаться армяноненавистничество; г) делалась попытка «сгладить» практику турецких властей всегда видеть в «инородцах» врагов – врагом продолжали оставаться все те же армяне.

Во время погромов населения Дерсима полностью повторились эпизоды армянских погромов – было сказано, что происходит переселение, ссылка, но людей просто собрали и уничтожили, бросили в  ущелья и задушили дымом, или бросили в знаменитые реки Дерсима, деревни обстреляли и сожгли. В военных документах писалось, что уничтожаются «бандиты», но, конечно, не было никакого следствия, поиска бандитов, просто присходило массовое уничтожение, подтверждающее распространившееся среди алевитов после 1915 г. убеждение – «после армян наступит наша очередь»[29]. Все дерсимцы были убеждены – нещадно уничтожали всех, но преследование армян было самым чудовищным. Обычно говорят – «их искали с особой последовательностью и жестокостью, заранее через агентов были составлены их поименные списки». 40-летний мужчина из Тинджели в августе 2011 г. рассказывал о свем родном селе Варденик, в 1937 г. еще являвшимся армянским (село сейчас полностью разрушено): «В наше село – Варденик, в 1915 г. не входили. Наша деревня очень высоко, в горах… Здесь, в Дерсиме осталось много армянских сел. В [19]38-м, когда резали дерсимцев, в то время особенно резали дерсимских армян. В [19]38-м всех варденикцев, будто бы ссылали, но увозили в Коджакоч, было место под названием Зур Дерэси, там всех убивали, даже двухлетнего ребенка убили… До [19]38 года здесь было много армян –в селах Мирик, Маздра, Гейдорук[Heydoruq],, Борн, Гин – их всех в  [19]38-м убили. Были Ареки[Areqi], Пакурдиге[Paqurdige], Барех, Алвор[Halvor],  Хагис[Haqis], Патар, Енис, Иксор[Iqsor], Маркасур[IMarqasur],… Уже те из армян, кто спасся в [19]38-м, все стали алевитами…»[30]. Кязим Гюндоган пишет, что до дерсимских погромов в некоторых селах – в Назимие, Haqisе,  Мазгирте, Хозингехе, Даранбуране, Сорпияне, Шордане, Чухуре, Хозате еще жили армяне, ставшие алевитами, у которых в недавнем прошлом сохранялась армянская идентичность. В ащиретах Гайдаран, Деменан (в Дерсиме считали, что эти аширеты – по происхождению армянские из числа алевизированных ранее армян– Г. Х.)  и некоторых других аширетах  армяне подчинялись кзлбашам (большинство алевитов Дерсима предпочитают самоназвание «кзлбаш» – Г. Х.), но в Алвор[Halvor],  , Торуте, Эргане, Аграке, Сине, Мамеки, Мерхоне, Варденике, Харсике [Harsik],  Кахмуте (те районы, до которых в 1915 г. не дошли руки турецкого правительства) до 1935 г. армяне как положено соблюдали традиции – были христианами, соблюдали христианские обряды. Из историй, рассказанных очевидцами, и некоторых документов мы понимаем, что как бы враждебно ни относились турки к кзлбашам, ненависть к армянам-христианам была на первом месте. Очень красноречиво свидетельство одного очевидца из района Син: «В нашей деревне было около 10 домов армянских соседей. Когда нас собрали, чтоб увезти и убить, их от нас отделили и увели в одно ущелье. Наши старшины спросили, почему их отделили. Сержант ответил «Пусть кровь гяура не смешивается с кровью мусульман». После этого и нас, и их начали убивать»[31].

Мир был занят назревающим в Европе национал-фашизмом и Сталином, а в дружественном Турции СССР Тройки НКВД повышали лимиты на жертвы – не было ни времени, ни желания, ни заинтересованности, ни политического расчета обратить свой взор на жертвы Дерсима. Геноцид в Дерсиме почти не привлек внимания. Турция без особых усилий смогла замолчать это очередное зловещее преступление. Начавшаяся вскоре Вторая мировая война стала хорошим поводом для предания забвению Дерсим. Под завесой молчания часть выжившего населения Дерсима была сослана, горные деревни – разрушены, и весь Дерсим был окружен военными гарнизонами. Это продолжается и сегодня. Фактически, боль Дерсима, реальные события узнали только сами дерсимцы и разбросанные  по восточным областям Турции обособленные армяне, которых мало убивали, но ссылали из мест проживания на десять лет. «В 1937-38 гг., когда произошли погромы дерсимских курдов, было много жертв и среди армян. О других местах не знаю, но в Сасуне – да. Из Сасуна семьи насильно были переселены в Конию, Эскишехир, Измир. Ушли из Сасуна и остались там на десять лет. Когда уходили из Сасуна, не знали по-турецки, а когда вернулись, в 1945-47 гг. – говорили на турецком языке. Сразу после войны был принят закон о том, что они могут остаться на местах ссылки, но, если захотят вернуться на места своего проживания, то только с условием, что не будут возвращаться в свои бывшие деревни» – это из воспоминаний братьев из села Бимер. Вся семья ныне живущего в Стамбуле дерсимского армянина Акопа Алтнкая была сослана в Кютахью[тур. Kütahya , греч. Κοτυάειον] и там исламизирована. Семья живущего в Харберде Юсуфа Айаза также была из тех, кого сослали в Кютахью и там исламизировали. «Нашу семью, как и дерсимцев в [19]38-м отсюда сослали. Брата моего отца здесь расстреляли. В  [19]38-м многих армян сослали и убили. После [19]38-го мы десять лет были в ссылке. Я не смог получить образование, не выучил армянский. Потом правительство  решило, что можем вернуться из ссылки. После возвращения мы обосновались в Элазике.. .Мы уже назывались турками, имена у нас были турецкие. Предполагаю, что административные органы знали, что мы армяне, или  знало хотя бы о нашем армянском происхождении, но мы об этом не говорили, а они не напоминали». Осведомленные знали: большинство сосланных остались жить в местах ссылок, предпочли окончательно исламизироваться-тюркизироваться и оборвать связи с вечной группой риска – с армянами. В 2011-13 гг. мною записано множество аналогичных историй, которые хранятся в архиве Института археологии и этнографии НАН РА и в моем личном архиве. Совершенно точно можно утверждать, что население Турции почти ничего не знало о трагедии Дерсима, а о масштабах и географии армянской составляющей этой трагедии были очень мало осведомлены даже жители самого Дерсима. Армяне в СССР-абсолютно ничего. В данном случае просто неоценим помошь «устной истории».

Первая книга о дерсимских погромах на турецком языке была издана лишь в 1952 . в Алеппо (M. Nuri Dersimi, Kürdistan tarihinde Dersim [Дерсим в истории Курдистана]) и, по большому счету, не известна широкой общественности. Дочь и многие родственники автора – Нури Дерсими, стали жертвами резни, а сам он бежал непосредственно перед началом резни. Его книга была запрещена в Турции, как выдумка, компрометирующая турецкое государство. В Дерсиме, однако, каждый расскажет то, что властьями нарекли  «выдумкой» Нури Дерсими. Еще одна параллель – с запрещенной в СССР в 1936-38 гг. литературой. Но не из этой книги должны были дерсимцы узнать о событиях в Дерсиме, нет нужды искать в ней воспоминания, они – повсюду, у каждого выжившего дерсимца есть связанная с резней семейная история. Да, люди помнили и помнят, но в стране было официально запрещено говорить на эту тему, людей преследовали за это. В 1990 г. вышла в свет на турецком языке книга Ismail Beşikçi, Tunceli Kanunu (1935) ve Dersim Jenosidi [Закон о Тунджели 1935 г. и дерсимский геноцид] (Istanbul: Belge yayinlari), и ее автор сразу же оказался в тюрьме на десять лет. В Турции говорить о преступлениях властей считается заговором против правительства. Так же, как считалось в СССР. Но здесь заговором считалось не только обращение к преступлениям, организованным властями СССР, но и к государственным преступлениям дружественной Турции.

«Запрет на память» о Геноциде армян в двух модернизирующихся дружеских государствах имел одно существенное различие. В СССР выжившие после Геноцида жили вместе,  сопереживвали, как «тайну»  передали друг другу и продолжали передавать свои знания о частных событиях, произошедших с ними лично и с их семьями, и уже очень хорошо осознавали масштабы трагедии. Это даже было невозможно не знать. Так, в селе Уджан, всего в 40 км от Еревана, обосновались спасшиеся от Геноцида люди из 80-ти разных деревень – уже одной этой цифры было достаточно, чтобы понять масштабы резни. В Турции, наоборот, уцелевшие армяне жили разрознено, не имели связи между собой, были настолько обособлены, что порой не знали даже, что кроме них есть еще и другие армяне, что есть Советская Армения, что в Стамбуле есть армянское патриаршество, армянская община. Их первостепенной задачей было найти себе место для проживания и жить там как можно незаметнее. Сотни моих встреч с сегодняшним поколением их потомков позволяют сделать, казалось бы, самый невероятный и странный вывод: находящиеся в 1920-х гг. в провинциях  армяне, по большому счету, не знали, что на самом деле произошло и в каких масштабах. Абсолютное большинство армян, спасшихся от резни 1915 г. и нашедших убежище в провинциях Турции, так и не узнало о поражении Турции в Первой мировой войне, о Мудросском перемирии, о возвращении части армян, спасшихся от катастрофы, названной ссылкой, о второй резне, русско-турецкой войне, Лозанском договоре и других, важных для их жизни событиях. Отдельные отрывки из историй армян, сегодня живущих в Турции, позволяют понять, что некоторая часть из них имела представление лишь об отдельных эпизодах, произошедших с их семьей, городом, деревней или, в лучшем случае, с областью, где жили их деды. А многие даже не имели этого «некоторого представления», так как их родители от страха предпочитали скрывать от детей правду. Акоп, живший до 1980 г. в селе Пуршенк в Сасуне, в дальнейшем переехавший в Стамбул, рассказывает, что, насколько им было известно, очень мало армян осталось только в соседних деревнях Пуршенк, Пушут и Нор гех: «Позже мы узнали, что в России есть армяне. Об армянах Стамбула тоже узнали позже, узнали от приезжающих людей». Братья из села Бимер тоже вспоминают, что лишь в 60-е годы узнали о существовании других армян и о Советской Армении. В те годы у Советской Армении была радиоволна «Голос курдов», СССР использовал эту волну для оповещения курдов, проживаюших на территории с 1953г. уже члена вражеского союза НАТО, Турции– о курдских проблемах. Для ставших курдоязычными армян передачи этой радиоволны имели жизненное значение: «Мы узнали, что есть Армения, радио- Ереван было для нас вдохновляющим, передавало передачи на курдском. Давало нам жизнь. Это помогло нам понять, что в мире и в других местах есть армяне, есть Армения… В это время мы, однако, ничего не знали об армянах Константинополя [армяне продолжают Стамбул называть Константинопоелем, а то и короче- Полисом], но уже доходили слухи, что есть патриаршество, есть школы». А вот сасунец Серкан только в 1990-х гг., в связи с Карабахской войной, узнал, что «в мире есть государство Армения и что они – не единственные, кто спасся в этих горах от большой резни». Однажды на рынке районного центра Сасуна он услышал, что из Стамбула приехал человек, у них там есть телевизор, и «люди в телевизоре сказали, что Армения и Азербайджан начали воевать», что «по ту сторону Арарата уже  не Россия». Тогда удивленный пастух, которому было всего 45 лет, покупает радио, ловит дома армянские волны и, многого не понимая,  слушает каждый день: «Карабах, Карабах…»[32].

Но даже это, доходившее по крупицам знание оставалось обособленным. Власти продолжали с той же силой говорить о «предателях армянах», и родители боялись, что их дети могут оказаться в «списках предателей» и подвегнуться опасности, поэтому как скрывали раньше, так и продолжали скрывать свое знание. Тема Геноцида продолжала оставаться закрытой, табуированной. В 1980-х гг. уже окончившему университет Саркису Эркëлу попадает в руки одна книга – «Ненемин Масаллар» («Бабушкины истории» или «Бабушкины сказки»). «Автор – курд из Диарбекира, пишет, что передает рассказанное его бабушкой, но говорит, что вы не обязаны верить этим историям. И описывает погромы армян. Он курд по отцу, но описывает также участие курдов в этих погромах. Затем говорит, будто говорит на языке армян: «Утром позавтракал, потом, в полдень будет обед». Это он говорит курдам, будто утром резали армян, а в полдень будут резать курдов. Потом я узнал, что это очень распространено среди курдов: «Армяне – на завтрак, а курды — на ужин». Теперь уже многие знают об этом, но тоигда была новинкой.  Тогда я был потрясен. Это были 80-е годы, я окончил университет, был женат, был взрослым человеком и когда прочитал эту книгу, был очень впечатлен. Я знал историю своих дедов, отец всегда произносил «сеферберлик»[33], «до сеферберлика», «после сеферберлика», но в нашем сознании запечатлелось, что под «сеферберликом» понимали ссылку, и мы знали, что население нашего города Гюрюна было сослано, а на пути ссылки многие умерли. Знали так. Не знали об умышленной резне и не знали, что это произошло со всеми армянами. Сейчас читаю и думаю – аллах-аллах, это очень похоже на историю Гюрюна. Значит, и там были армяне и их тоже сослали. Позже мне в руки попала переведенная с французского языка книга Ива Тернона[34] «Эрмени Табусу»(«Армянское табу»). Прочитал, будто это было описание нашего Гюрюна, хотя описывались Арабкир, Сасун. Аллах-аллах, как такое возможно? Но я по-прежнему не думал, что это происходило на всех территориях. Наконец, когда вышла книга Танера Акчама[35], мы поняли, что Геноцид был очень серьезным делом, и все эти так называемые сеферберлики происходили не только в нашей деревне, а повсеместно… Но мы ничего не знаем». «Ничего не знаем» Саркиса Эркëля, по большому счету, продолжается и сегодня.

Резюмируем. Тема Геноцида армян как память фактически была запрещена как в СССР, так и в Турции; вспоминать ее, но особенно, напоминать о ней считалось наказуемым актом. В СССР, в состав которого входила Советская Армения, несмотря на все усилия властей, среда спасшихся от Геноцида была не только живым носителем этой памяти, но и передающей эту память, причем это знание и эта память, противоречащяя политике власти, воспринималась как «тайна» и именно как тайна была особенно важна для памяти. В Турции, наоборот, жертвы Геноцида как носители памяти были разрознены, обособлены, и для них стратегией жизни было забвение этой памяти. Внесенное через государсрвенную пропоганду, через образование, позднее через СМИ  в социальное и коллективное знание общей среды Турции о «преступлении армян», и избранная армянами стратегия молчания только увеличивала знание о «преступлении армян».

Важно отметить, что замалчивание темы Геноцида армян – это прекрасный, можно сказать, образцовый пример инженерии общественного мышления и знания со стороны империй. Это делалось не только для формирования выгодной для империи идентичности, но и, как в данном случае, для использования в решении внутренних и внешних политических вопросов. В Турции «армянская память» использовалась для поддержания турецкого национализма, укрепления единства суннитского мусульманского населения (есть общий враг – армяне-христиане или лже-исламизированные, крипто-армяне) и для предотвращения у армян возможных претензий на свою родину – Западную Армению. СССР использовал армянский фактор как для урегулирования отношений с Турцией, так и для своих внутренних целей, в нужное для себя время. В обеих странах паралллельно происходило насильственное подавление живой устной памяти. В обеих странах достигнут определенный результат, но в обоих случаях мы имеем дело и с параллельным, незапланированным результатом.

 

[1]  Быкова С. И. ««Наказанная память»: свидетельства о прошлом в следственных материалах НКВД», http://magazines.russ.ru/nz/2009/2/by4.html

[2] Гурген Маари. Детство. Юность. На пороге молодости; Ваан Тотовенц. «Жизнь на старой римской дороге» и др.

[3] Из материалов собрания партийной организации Союза писателей АрмССР 7 августа 1936 г. – Национальный архив Армении (НАА), ф.1346, оп.1, д.4, л.13-16, с.104-106.

[4] Источник: НАА, ф. 1191, оп. 8, д. 1664, 1665

[5] Национальный Архив Армении, Ф. 1191, Оп. 4, Д. 101, Л.2 об.:

[6] П. Григорян. Непобежденный Сасун, сражающийся Шеник. Ереван, 2012, с. 44.

[7] Материал, записанный Г. Харатян, З. Амбарцумян, Г. Степанян, село Верин Саснашен, Талинский район, август, 2014 г.

[8] НАА, ф. 1191, оп. 10, д. 1999, 2000, 2001, оп. 16, д. 1192, 1193, оп. 13, д. 1635, 1636.

[9] Геворг Чауш (1870 – 1907), предводитель гайдуков, организатор самообороны армян, начиная с гамидовских погромов в Западной Армении. См.: Погосян А. Геворг Чауш. – “Вестник общественных наук”, 1989, N7<http://lraber.asj-oa.am/3829/1/1989-7%2824%29.pdf> (05.27.1014).

[10] Материалы, записанные Г. Харатян, З. Амбарцумян, Г. Степанян, село Верин Саснашен, Талинский район, РА, август, 2014.

[11] Беседа Г. Харатян в селе Катнахбюр, 11 августа 2014.

[12] Историю С. Закаряна записала Г. Шагоян в селе Айкаван, Ширакский марз, в 2012 г.

[13] Историю С. Мхитаряна записала Г. Шагоян в селе Еразгаворс в 2012 г., текст см.: http://armeniatotalitaris.am/?p=1705 (16.09.2017)

[14] История, записанная А. Князян, село Ашнак, 2013 г.

[15] См.: Г. Харатян. Кого простить? Что простить? «Говоря друг с другом. Личные воспоминания о прошлом в Армении и Турции». Бонн, 2010, с. 13-102 (на арм, английксом и турецком яз.) [H. Kharatyan, Whom to Forgive? What to Forgive? “Speaking to One Another: Personal Memories of the Past in Armenia and Turkey”, Bonn, 2010, с. 77-176].

[16] Марутян А. Иконография армянской идентичности. Т. 1: Память о Геноциде и Карабахское движение. Ереван, 2009 [Marutyan H., Iconography of Armenian Identity. Vol. 1: The Memory of Genocide and the Karabagh Movement. Yerevan, 2009].

[17] Christopher Walker, Armenia: The Survival of a Nation, Published by St. Martin’s Press,  London, 1980, с. 348 (также: Dr. Tessa Hofmann, Armenians in Turkey Today, A Critical Assessment of the Situation of the Armenian Minority in the Turkish Republic (second edition), Uppsala, 2003, с. 15 –http://www.armenian.ch/gsa/Docs/faae02.pdf (07.12.2017). Информация Монка Мейсона “Translations of Grown-copyright records in the Public Record Office, London, apprears by permission of the Controller of H.M.Stationery Office. F.O. 371/13827”, перевел на армянский язык и опубликовал Завен Мысырлян, «Обязательная миграция армян из внутренних провинций Турции (1929-1930)», в сборнике: До и после Геноцида армян, Антилиас, 2011.

[18] Четырехчасавой рассказ о своей семье четырех братьев записала Г.Харатян в 2014г.

[19] «Армения» (Сидней), 23 апреля 2003 г., N 394 (на арм. яз.).

[20] Бесседу с учителем курдом вела и рассказ записала Г.Харатян в Тунджели (Турция) в 2011г.

[21] София Акопян. «В Муше растет поколение, готовое кричать: «Я – армянин, армянин!»» 22.06.2017 –http://akunq.net/am/?p=51109 (на арм. яз.).

[22] Завриев Д. К новейшей истории северо восточных вилайетов Турции. Тбилиси, 1947, стр. 130—131.

[23] Журнал «հАйреник», номер 9 (117), LX , июль, 1932, Бостон, С. 167 (на арм.яз.).

[24] Рссказ Юсуфа в Харберде (Турция) записала Г.Харатян в 2011г.

[25] История семьи Арсена Каракоча записала Г.Харатян в Стамбуле, Турцуия, в 2011г.

[26] Martin van Bruinessen, “Genocide in Kurdistan? The Suppression of the Dersim Rebellion in Turkey (1937-38) and the Chemical War Against the Iraqi Kurds (1988)”, in George J. Andreopoulos (ed.), Conceptual and Historical Dimensions of Genocide, University of Pennsylvania Press, 1994, с. 9, также:  (http://www.hum.uu.nl/medewerkers/m.vanbruinessen/publications/Bruinessen_Genocide_in_Kurdistan.pdf

[27] Там же, с. 12-13.

[28]Там же, с. 5, коммент. номер 10 пр. (источник- Reşat Hallı, Türkiye Cumhuriyetinde Ayaklanmalar (1924-1938) [Восстания в Турецкой республике (1924-1938)], Ankara: TC Genelkurmay Başkanlığı Арфа Tarihi Dairesi, 1972, стр. 377): Тема “армянского участия” во внутренних делах Турции продолжается. И сегодня официальные лица Турции часто заявляют – и в турецком Межлисе, – что подстрекателями и организаторами курдских движений являются “армянские выродки”, что в турецкой риторике означает “исламизириванные армяне”.

[29] Hans-Lukas Kieser, “Some Remarks on Alevi Responses to the Missionaries in Eastern Anatolia (19th-20th cc.)”. Эта статья была опубликована в Columbia International Affairs Online, Columbia University Press, Mars 2001, https://wwwc.cc.columbia.edu/sec/dlc/ciao/conf/mei01/kih01.html, но сейчас можно найти по адресу  http://www.hist.net/kieser/pu/responses.html (11.12.2017).

[30] История, записанная Г. Харатян, Тундежли, село Бостанлу, Турция, 2011. Аудиозапись хранится в архиве Института археологии и этнографии НАН РА и личном архиве автора.

[31] Кязим Гюндоган. Армяне во время погромов 1937-1938 гг. 2014/02/03, http://akunq.net/am/?p=37122. Статья в виде доклада представлена на научной конференции 2-4 ноября 2013 г. в Стамбуле, организованной фондом им. Гранта Динка, доклады опубликованы: «Müslümanlaş(tırıl)mış Ermeniler» (Konferans Tebliğleri Kasım 2013), İstanbul, «Temmuz», 2015, с. 336-350.

[32] София Акопян, «Говорили – Карабах, Карабах… Ничего не понимал, но сердце так трепетало…» – Первое радио Сасуна и пастух-армянин, http://akunq.net/am/?p=50149, опубликовано 05.05.2016 (09.08.2017).

[33] Сеферберлик (seferberlik) – в действительности, призыв, военная мобилизация. В памяти живших в османской империи армян осуществленная в начале войны мобилизация – сеферберлик – сбор армянских мужчин в армию и их дальнейшее уничтожение отождествлялось с ссылкой армянского населения и его уничтожением на дорогах ссылки.

[34] Ив Тернон – французский врач и историк, исследователь Геноцида армян. Рассказчик имеет в виду книгу Yves Ternon, Du négationnisme. Mémoire et tabou. Desclée de Brouwer, Paris 1999:

[35] Танер Акчам – историк курдского происхождения, который работает в США над проблемами исследования Геноцида армян.

Харатян Грануш Сергеевна, Ин-т археологии и этнографии НАН РА, к.и.н., ведущий научный сотрудник

(Статья написана в рамках проекта 15РГ-27)

Ключевые слова: Геноцид армян, покорение памяти, наказуемая память, стратегия молчания, политика формирования коллективной памяти

Историк, доцент факультета международных отношений Уральского государственного университета  Светлана Ивановна Быкова  в статье ««Наказанная память»: свидетельства о прошлом в следственных материалах НКВД» пишет о том, какие старания прилагали власти для создания источников знаний о «нужном прошлом» стиранем свидетельской памяти о совсем недавних реалиях – революционных событиях и гражданской войне (Репрессии против свидетелей революции и участников гражданской войны)[1]. Знание, память и передача не нужных власти определенных знаний были наказуемой памятью. Такой наказуемой «памятью» в СССР оказалась также тема Геноцида армян, которую то хоронили, то воскрешали в нужное для власти время и в нужной интерпретации.